Ярманка, думается мне, немало влияла тогда на взрослых и на детвору. Придётся, может быть, и мне в дальнейшем отметить, какие неожиданные струны трогала она во мне в разные годы. А пока для той, ранней поры, хочется упомянуть о двух крохотных случаях.

Должно быть, для опыта и не без умысла со стороны брата Фёдора в одну из следующих ярманок мне дали пятачок и сказали:

– На вот, поди, купи на ярманке чего хочешь. Выбери сам.

Не помню, как бродил я по ярманке среди всяческих соблазнов: игрушек, свистулек, раскрашенных коней, птичек и зверушек, пряников, леденцов, глазастых картинок. Не помню, почему не пошёл я опять к оладьям, – может быть, отпугнула первая неудача. Не помню, как родилось желание, и в лавку я вернулся с французской булкой в руке. И опять молча и непонятно усмехался отец. А уж как потешался надо мной Фёдор!

– Нашёл, выбрал! Дома тебе и лепёшки с маслом и пироги с начинкой, а он на-ка, булку! Ну и глупый ты, Иван!

Насмешки слышались неприятные. Я растерянно молчал. И всё же какой-то упор во мне не сдавался. Правда, в нашей пшеничной стороне лепёшки из великолепной белой муки были доступны и обычны даже в бедной семье – и с маслом, что говорить, они были хороши. Однако и булка с её тонким и нежным ароматом, с упругой и ласковой мякотью казалась пленительной, и особенно, может быть, потому, что она была необычная, не домашняя, некий соблазн со стороны.

И вот разберитесь, как рождаются и крепнут в ребёнке убеждения, несмотря на противодействие и удары по самолюбию от ближайших авторитетов! Убеждённость во французской булке сохранил и пронёс мальчуган через все свои возрасты и годы.

Другой случай по иной линии. На нашем дворе, в келье, в тесноте и бедности жила миловидная, ласковая женщина Агафья Ивановна с матерью Акимовной. К ним приезжал временами не то брат, не то муж Агафьи Ивановны. Мне помнится тощий, высокий человек с реденькой русой бородкой, в пыльном и ветхом пальтишке. Был он, должно быть, большой неудачник и тщетно в поисках лучшей доли кочевал из города в город. Этот человек избрал меня для шуток. И в особенности повторял он в каждый свой приезд одну и ту же шутку.

– Мы непременно купим с тобой лошадь, – говорил он, – только, знаешь, простую лошадёнку не стоит. Мы с тобой купим зелёную лошадь. Хочешь?

Так как он говорил ласково и серьёзно, я ему верил вполне и льнул к нему.

– Ну, вот, значит, решено. Пойдём мы с тобой на ярманку и как только увидим зелёную лошадь, в ту же минуту и купим.

Хоть я и примечал, что мать и отец почему-то при этих разговорах посмеиваются, а брат Фёдор стыдил меня:

– Эх ты, глупая голова! Павел Иваныч смеётся над тобой! Где ты видел зелёную лошадь!

Всё же я никак не хотел и не мог поверить, что такой ласковый, умный и большой человек обманывает меня.

На ярманке Павел Иваныч зашёл к нам в лавку и деловито сказал мне:

– Ну что же, пойдём, посмотрим лошадей. Может, и зелёная подвернётся, непременно купим.

Я подал ему руку, и мы отправились. Не без труда протискались мы сквозь текучие толпы, где я опять видел в упор при своём малом росте грязные сапоги, онучи и лапти и чихал от обильной пыли, взошли на горку мимо навеса, где дымились очаги и кипели в масле оладьи, – но мне уж было не до них, – и вышли в поле. Оно казалось мне огромным и пустым, и только вдали, посредине поля, виднелась реденькая толпа около загона, где топтался и метался табун лошадей.

Меня, помнится, когда мы приблизились, поразили и люди около загона, и лошади в загоне. Лошади точно кипели всем табуном. Они сбивались в кучу, становились на дыбы, взмётывали гривы и хвосты, в страхе или гневе выкатывали глаза и вообще волновались чрезвычайно. И глядя на этих лошадей, жадно сверкая глазами, волновались и люди перед загородкой.

– Они – дикие, – слышал я восхищённые возгласы. – Они там, в степях, не то что хомута аль узды, они и человека не видели. Эх, хороши лошадки! Огонь!

Заметил я, что и у Павла Иваныча загорелись глаза. Он сжал мою руку, выпрямился и остро глядел на лошадей. Ну, он-то понятно, он искал для меня зелёную лошадь. Трудно было разглядеть лошадей. Они бились в общей куче, лезли друг через друга, дико косили глаза на людей. И были они разномастные: вороные, чалые, серые. Больше, пожалуй, какие-то желтоватые, вроде выжженной травы, которая была у нас под ногами. Зелёной лошади я пока не видел.