Потом разошлись по баракам… Трупы убрали. Кладов к себе ушел, а за ним Ерохин, как крыса, метнулся. Наверное, выяснять под каким предлогом мертвецов списывать.

День прошел – хлеба ни крошки не дали. А уже вечером «блатные» между собой столкнулись. Не знаю, может быть, выясняли вечные русские вопросы типа «кто виноват» и «что делать». С вышки пару очередей поверх голов дали – разбежались «блатные».

Утром Кладов снова выстроил лагерь и спрашивает: «Кто?!» А «ППД» – уже наизготовку. Физиономия – бледная как мел, глаза – сумасшедшие, а под ними круги в пол-лица.

Народ заволновался, мол, что, опять нас расстреливать будут?!.

Из толпы кричат:

– Что ты «ктокаешь»?!.. Ты разберись сначала, а потом стреляй.

Кладов снова свое:

– Кто?!..

Попятилась толпа… Если бы с вышек пулеметы по периметру стрелять не стали – разбежались бы наверняка. А так сразу понятно стало – за барачной дюймовой доской от пули не спрячешься. И в лес не убежишь, потому что пока с колючей проволокой провозишься – десять раз убьют.

Еще пятерых расстрелял в тот день Кладов, и снова такого же набора – «блатных» из первого барака и двух «мужиков».

Расходились мы по баракам растерянные, злые, потерянные какие-то. Вроде бы все молчат, а вокруг шепот как густая трава: «Когти рвать надо!.. Не пропадать же!» Особенно сильно «блатные» нервничали. У них и до этого случая какие-то терки между бараками были, и совсем не шуточные, а тут они словно с цепи сорвались. Обед нам в тот день дали, но почти сразу у раздаточного бака драка получилась – «блатные» друг друга резать начали. Может быть, по причине того, что девчонку изнасиловали и убили во втором бараке, а Кладов расстреливает из первого.

Пулеметы – молчат. Охрана – залегла в зоне обслуги, и только штыки винтовок видно. Вот такой и получился советский суд – кто сильнее, тот и прав. Если выжить ухитрился – живи дальше, а сдох – туда тебе и дорога.

А драка все шире и шире разрастается… Часа не прошло, к «блатным» из первого барака «мужики» присоединились. Причина простая: слух пошел, что «блатные» из второго предложили пятерых «мужиков» прикончить и за насильников их выдать. Мол, вы, товарищ Кладов, спрашивали «кто»… Вот эти сволочи и есть эти самые «кто». Мы их сами порешили, так что не волнуйтесь больше, пожалуйста.

Драка жестокая была – до смерти. Впрочем, от такой жизни, какая у нас была, до зверства всегда только шаг был… А может, и того меньше. Люди друг другу рты пальцами рвали, руки-ноги в суставах ломали, расщепленными досками, как штопором, животы рвали.

В конце концов загнали виноватых «блатных» в их второй барак. Подожгли… Кто выскакивает из огня – добивают. Сам видел, как одного на «растяжку» поставили и руку из плеча выдернули. Кровь – фонтаном. Кто рядом был, тех словно из ведра окатило.

Не знаю, сколько «блатных» во втором бараке было, человек тридцать, наверное, не меньше… Когда крыша барака занялась, они наружу всей толпой рванули. Вот тут самое страшное и началось… Если сказать, что люди в скотов превратились, значит ничего не сказать. Кровавая мясорубка получилась, понимаете? Я уже говорил, что между «блатными» и раньше стычки были, да и «мужики» тех, кто из второго барака, особенно сильно недолюбливали. Те позлее были, что ли… А теперь пришло время по долгам платить.

В общем, убивали «блатных» из второго страшно, так, наверное, только при Иване Грозном казнили. Даже спешить перестали. Растянут человека на земле – и лицо в покрытую хрупким ледком лужу. Наглотается – приподнимут голову, отдышался – снова туда. А в это время еще и ему ноги ломают, чтобы человек после вопля побольше ледяной воды в себя втягивал. Да и бить не прекращали… Так что не вода изо рта человека фонтаном била, а кровавая жижа.

Только ночью все это прекратилось. А уже утром целый грузовик с солдатами прикатил и какое-то начальство в «легковушке». Деловыми приезжие ребята оказались, шустро лагерь заняли. Кладова – под руки и в «легковушку». Охрану лагеря выстроили, разоружили – и в грузовик. Нас – на расчистку территории и уборку трупов. Уже к вечеру лагерь как новенький был. Ну, разве что одного барака не хватало да в дальнем уголке, за хозблоком пять десятков трупов лежали. В остальном – все хорошо, даже дорожки подмели.

Следствие коротким было – вызывали по одному, задавали три-четыре вопроса и, кажется, даже не слушали ответов. Но головами в ответ кивали, словно успокаивали. Я даже удивился: мол, что снисхождение такое?!. Потом быстро сообразил: нам просто давали понять, что, мол, всё, что тут, в лагере случилось, – мелочь, а вот Родина, гражданин заключенный, в опасности. Как вы смотрите на то, чтобы стать грудью на ее защиту?.. Если нет, то тогда, извините, о нашем снисхождении, которое мы вам только что продемонстрировали, забудьте. Будем разбираться с вами как с врагом народа.