— Может быть, найдем.

— Вряд ли.

— Почему такой пессимизм, Сергей Георгиевич?

— Плохо соображаем. Вот я сказал, что Зятькова утопили… Ты сразу: в ванне. А одежда сухая!

— Раздели, — промямлил я.

— Раздели, утопили, одели и привезли на шоссе?

— Со снотворным, — вспомнил я.

— Так у него и тело сухое.

— Мною проверены все женщины, — попробовал, перевести я разговор на свою деятельность последних дней.

За стеклами очков следователя блестели глаза; нет, пожалуй, не глаза, а ирония блестела. Это почему же? Я добросовестно крошил собственные каблуки: для того чтобы узнать, есть ли у Зятькова знакомые женщины, обегал половину города.

— Боря, не может посторонняя женщина вызвать мужчину на свидание с двадцатью тысячами долларов.

— Может, — упрямо возразил я.

— Каким образом?

— По просьбе мужчины и сославшись на его имя.

— Зятьков назвал имя?

— Нет.

— По этому поводу я полдня допрашивал жену, но она не помнит.

К чему же ирония в мой адрес? Руководить всегда проще. Спросил я не обидчиво, но суховато:

— Что делать дольше?

— Проводи Зятькову домой.

— Я спрашиваю про оперативную работу.

— Ия про нее: у Зятькова осталась коробка с бумагами — покопайся.

Теперь я разглядел ее. Нет, не разглядел, ибо понял, что глаза, губы, нос вообще-то не имеют значения — имеет значение выражение лица. Заостренное выражение горя. Именно, заостренное. Или она похудела за эти дни?

— Анна Кимовна, была у мужа записная книжка?

— Нет, только эта коробка.

Я разбирал ее. Многолетние пыльные залежи. Пачка инструкций и паспортов на телевизор, холодильник, стиральную машину… Много пособий по автоделу — остались от проданной машины. Отвлекали частые вздохи хозяйки, почти бесшумно царапавшие душу.

— Анна Кимовна, жизнь продолжается. У вас дети…

— Я чего-то боюсь.

— Что может быть страшнее происшедшего?

— Беда не приходит одна.

— А счастье?

Письма из деревни, штук пятнадцать, от той бабушки, которая теперь жила здесь. Пачка открыток и телеграмм по случаю дней рождения и юбилеев. Почетные грамоты, полученные в гараже.

Зятькова вздохнула.

— Анна Кимовна, выгляньте в окно.

— Зачем?

— Поток машин и людей — вечный. Жизнь продолжается.

— Не для меня.

Армейская папка: грамоты, письма однополчан, письма жены, фотографии… Вырезки из газет про гараж, про микрорайон и про озеленение. Брошюры по плотницкому делу. Журналы «Садоводство»… А женщина продолжала вздыхать:

— Анна Кимовна, безвыходных положений не бывает.

— Вот мое…

— Если задуматься, то в любом безвыходном положении отыщется несколько выходов.

Хорошо, что она не спросила, каких. Я углубился в самую объемистую папку — про бывшую дачу. Фотографии дома, яблонь, колодца… Кошка на окне. Зятьков колет дрова. Дочка на качелях. Бабушка кормит собаку. Брошюрка «Как пробурить скважину»…

Хозяйка, наблюдавшая за моей работой, опять вздохнула. И я подумал: не беда страшна, а состояние после.

— Анна Кимовна, видимо, муж был хорошим человеком?

— Зарплату до дому не мог донести.

— Пил, что ли? — удивился я.

— Давал в долг. Говорил, что давать в долг — удовольствие.

— А если не отдадут?

— Говорил, Бог с ними.

Мне попалась толстая тетрадка, испещренная цифрами. Столбики, по графам, по месяцам, по годам. Суммы мелкие и крупные. Перевод рублей в доллары. Видимо, давать деньги все-таки не такое уж большое удовольствие.

— Анна Кимовна, должников-то муж записывал?

— Это копёжка.

— Что за копёжка?

— Деньги на квартиру копили.

Дно коробки было устлано пожелтевшими бумажками. Я разгладил каждую. Квитанции, счета, уведомления, расписки…

И зарытая в них, скорее, забытая цветная фотография Зятькова. Я узнал его, хотя здесь он был жив и молод…

Узнал не по лицу, а по глазам, голубым, даже на фотографии полупрозрачным. Как у трупа они казались живыми, так и на фотографии не умерли. В них был смысл: то ли они укоряли, то ли просили? О чем?

Я поскорее сунул карточку в бумаги, словно она была под током. Коробку разобрал: лишь белел клочок бумаги, который остался, потому что лежал под фотографией. Я взял его ради полного завершения работы. Уголок листка школьной тетради, на котором карандашом крупно написано «Кира». И номер телефона.

— Анна Кимовна, чей почерк?

— Мужа.

— Кто такая Кира?

— Не знаю.

— Подумайте, вспомните…

— Нет, впервые слышу это имя.