Кроме женского имени и телефонного номера, маленький клочок чем-то еще привлекал мое внимание. Ага, свежестью. Среди пожелтевших и полежавших.

— Анна Кимовна, когда звонила женщина, муж что-нибудь записал?

— Не заметила. Он мог раньше черкнуть.

— Как же бумага так хорошо сохранилась и попала на дно коробки?

— Господи, да я перетряхиваю ее почти ежедневно. Все Толино кладу туда…

Человек предполагает, а Бог располагает. Я хочу сказать, что оперативник предполагает, а начальник РУВД располагает. Только я приехал, как клич-приказ: всем свободным сотрудникам ринуться на товарную станцию. Кто, зачем и как загнал в тупик цистерну с портвейном — неизвестно. И дело не в хищении — хотя в этом тоже, — а в том, что работа товарной станции была, мягко выражаясь, дестабилизирована. К бесхозной цистерне бежал народ с канистрами, бидонами, чайниками и бутылками.

Освободился я только к вечеру. Особых надежд на звонок не было, но проверить надо. Я набрал номер, женский голос, прочувственно-приятный, отозвался:

— Вас слушают…

— Кира? Извините, не знаю отчества…

— Ничего, я еще молода.

— Кира, нам необходимо встретиться.

— А кто вы?

Если она причастие к долларам, то оперуполномоченным лучше не называться — может сбежать. Или просто не пожелает вести беседу. Я замешкался — не припас версии. Она переспросила:

— Так кто же вы?

— Мужчина.

— Да неужели?

— Мужчина необычный: не брюнет, не шатен и не блондин.

— Лысый?

— Не угадали: я рыжий.

— Наверное, клоун?

— Если серьезно, то нам с вами надо поговорить.

— О чем же?

— Тема разговора вам очень понравится.

— Тогда приезжайте, — заинтригованно решила Кира.

Я прикинул. Семь часов вечера, женщина после работы, может быть, у нее семья… Не допрос, а разговор, скорее всего, краткий. Нас в кабинетике сидело двое: лейтенант Тюнин на весь вечер расположился с какой-то шумливой торговкой. Короче, я записал адрес и поехал.

Далековато, район блочных пятиэтажек. Дом оброс тополями и сиренью. Тихое местечко. Нужная однокомнатная квартира оказалась на первом этаже.

Дверь открыла молоденькая женщина лет двадцати пяти. Она провела меня в уютно обставленную комнату; впрочем, уютной ее делали ковры: один во весь пол, второй — во всю стену. И диван, и круглый стол посреди.

— Все-таки, как ваше отчество? — начал я разговор.

— А что случилось и кто вы такой?

— Оперуполномоченный уголовного розыска Леденцов.

Ее лицо прострелило какое-то незаметное движение вроде мгновенной судороги, я не сумел его истолковать, могло означать все что угодно: от причастности к убийству до элементарного удивления. Не каждый день опера посещают девиц. И я потянул время. Требовалась хоть какая-то о ней информация. Вернее, мне нужно было почувствовать ее.

— Одна здесь живете?

— Разумеется.

— Не замужем?

— Разумеется.

Разумеется, прическа «чероки», расписные джинсы, батник из хлопка в мужском стиле, двухцветные сапожки… Узкоглазое симпатичное лицо; узкоглазость может быть красивой, и пример тому Мэрилин Монро.

— Сколько вам лет?

— Двадцать восемь.

— Ну, я бы дал меньше.

— Моя бабушка до самой смерти ходила на высоких каблуках.

Мне следовало начать с ее паспорта, но не хотелось портить беседу официозом — еще успеется. Поскольку я сидел за столом, Кира вежливо поинтересовалась, не желаю ли я кофе. Я пожелал, кофе разговора не испортит. Она сбегала на кухню и скоренько принесла две горячие чашки. Само собой, растворимого.

— Кира, если не секрет, почему живете одна? — спросил я, запив глупый вопрос двумя глотками кофе.

— Нет бравых мужчин.

— Бравый — это какой?

— Сексапильный.

— Неужели нет… бравых?

— Если и есть, то пьют.

Мне нравился ее голос. Такой называют воркующим. Или таинственным? Казалось, что говорит об одном, а имеет в виду что-то другое, скрытое. Я допил кофе и расправил плечи: хотелось выглядеть бравым. Она выправку оценила.

— А вы не назвались.

— Как же, оперуполномоченный Леденцов.

— А имя?

— Борис, — невнятно выдавил я, потому что не знал, надо ли добавить отчество.

Кира отнесла чашки на кухню. Теперь, после того как узнала мое имя, должна спросить, зачем я пришел. Да и пора переходить к делу. Но у меня был еще вопрос, на который паспорт не ответит.

— Кира, чем вы занимаетесь?

— Я артистка.

— Драматическая?

— Эстрадная.

— Поете?

— Нет.

— Э-э… разговорный жанр?

— Нет.

— Показываете фокусы, — догадался я, потому что ее глаза…

Узкие глаза округлились и увеличились до размера донышка пивной бутылки; почему пивной, потому что позеленели-потемнели. Мэрилин Монро так бы не смогла. Так ведь и уши удлинились… А за головой и над ней заколебалась белая аура, как у святого.

— Значит, не фокусы, может, танцуешь? — спросил я с некоторым трудом.

— Нет, не танцую.

— Тогда что же?

— Двигаюсь.

— Куда?

— По эстраде.

— И зачем… двигаешься?

— Раздеваюсь.

— Ага, стриптиз.

Я погрозил пальцем. Она хохотнула. И было отчего: палец-то мой изогнулся сосисочкой. Но белый дымок над ее головой… Ни хрена себе аура — поползла на меня. Все белело и пропадало. Или это я исчезал?