Егор не знал, за что попал в немилость Шуртэ. Может быть, за разложение или за плохую работу. Может быть, Великий Кормчий решил избавиться от подчиненного, который стал слишком популярен. Может быть, Шуртэ или кто-нибудь из его окружения заподозрен в уклоне. А может быть — и вероятнее всего, — случилось это просто потому, что репрессии были необходимой частью государственной механики.

Егор не стал переписывать статью, чисто формально заменяя Шуртэ на кого-то менее значимого. Типовое разоблачение предателей и иноагентов слишком прозрачно, а если изобрести победу на фронте или триумфальное перевыполнение трехлетнего плана, то чересчур усложнится документация. Чистая фантазия — вот что подойдет лучше всего. И вдруг в голове у него возник — можно сказать, готовеньким — образ товарища Огонькова, недавно павшего в бою смертью храбрых. Бывали случаи, когда Великий Кормчий посвящал «наказ» памяти какого-нибудь скромного рядового партийца, чью жизнь и смерть он приводил как пример для подражания. Сегодня он посвятит речь памяти товарища Огонькова. Правда, такого товарища на свете не было, но несколько печатных строк и одна-две поддельные фотографии вызовут его к жизни.

Егор на минуту задумался, потом подтянул к себе клавиатуру и начал печатать текст в стиле Великого кормчего: стиль этот, военный и одновременно педантический, благодаря постоянному приему — задавать вопросы и самому же на них отвечать («Какие уроки мы извлекаем отсюда, товарищи? Уроки — а они являются также основополагающими принципами существования партии — состоят в том…» — и т.д. и т.п.) — легко поддавался имитации.

В трехлетнем возрасте товарищ Огоньков отказался от всех игрушек, кроме барабана, автомата и танка. Шести лет — в виде особого исключения — был принят в разведчики; в девять стал командиром отряда. Одиннадцати лет от роду, услышав дядин разговор, уловил в нем преступные идеи и сообщил об этом в тайную полицию. В семнадцать стал районным руководителем Молодежного союза за чистоту помыслов. В девятнадцать изобрел гранату, которая была принята на вооружение министерством мира. Двадцатитрехлетним погиб на войне. Летя над Индийским океаном с важными донесениями, был атакован вражескими истребителями, и, чтобы донесения не достались врагу, направил свой самолёт в крутое пике – прямиком в океанские глубины. Такой кончине, сказал Великий Кормчий, можно только завидовать. Великий Кормчий подчеркнул, что вся жизнь товарища Огонькова была отмечена чистотой и целеустремленностью. Товарищ Огоньков не пил и не курил, не знал иных развлечений, кроме ежедневной часовой тренировки в гимнастическом зале. Он не знал иной темы для разговора, кроме партийных принципов, иной цели в жизни, кроме разгрома океанийских полчищ и выявления шпионов, вредителей, иноагентов и прочих изменников.

Егор подумал, не наградить ли товарища Огонькова орденом «За выдающиеся заслуги»; решил все-таки не награждать — это потребовало бы лишних перекрестных ссылок.

Он еще раз взглянул на соперника напротив. Непонятно откуда появилась уверенность, что Иньюшу занят той же работой. Чью версию примут, узнать было невозможно, но он ощутил твердую уверенность, что версия будет его. Товарищ Огоньков, которого и в помине не было час назад, обрел реальность. Он никогда не существовал в настоящем, а теперь существует в прошлом — и, едва сотрутся следы подделки, будет существовать так же доподлинно и неопровержимо, как Карл Великий и Юлий Цезарь.

В столовой с низким потолком, глубоко под землей, очередь за обедом продвигалась толчками. В зале было полно народу и стоял оглушительный шум. От жаркого за прилавком валил пар с кислым металлическим запахом, но и он не мог заглушить вездесущий душок водки. В конце зала располагался маленький бар, попросту дыра в стене, где продавали водку на разлив.