Он жадно откусил хлеб, прожевал и с педантским жаром продолжал речь. Его худое темное лицо оживилось, насмешка в глазах исчезла, и они стали чуть ли не мечтательными.

— Это прекрасно — уничтожать слова. Из десятка вполне можно оставить одно, наиболее краткое и ёмкое. Вот, к примеру, как можно выразить состояние, когда всё идёт как надо? Правильно: словом «норм». «Всё в порядке», «соответственно», «как задумано», «в обозначенных пределах», «без выраженных отклонений» - всё это заменит слово «норм». Сказал – и сразу всем всё ясно! Или, если нужно выразить подъём чувств? Попросту скажи «кайф»! Одно коротенькое слово вместо кучи длинных навроде «замечательно», «великолепно», «восхитительно», «вне всяких похвал», ну и так далее. Видите, как это здорово? Идея, разумеется, принадлежит Великому кормчему, — спохватившись, добавил он.

При имени Великого кормчего лицо Егора вяло изобразило пыл. Миснику его энтузиазм показался неубедительным.

— Вы не цените новояз по достоинству, — заметил он как бы с печалью. — Пишете на нем, а думаете все равно на староязе. Мне попадались ваши материалы в «Истине». В душе вы верны староязу со всей его расплывчатостью и ненужными оттенками значений. Вам не открылась красота уничтожения слов. Знаете ли вы, что новояз — единственный на свете язык, чей словарь с каждым годом сокращается?

Этого Егор, конечно, не знал. Он улыбнулся, насколько мог сочувственно, не решаясь раскрыть рот. Мисник откусил еще от черного ломтя, наскоро прожевал и заговорил снова, — неужели вам непонятно, что задача новояза — сузить горизонты мысли? В конце концов мы сделаем диссидентство попросту невозможным — для него не останется слов. Каждое необходимое понятие будет выражаться одним-единственным словом, значение слова будет строго определено, а побочные значения упразднены и забыты. Приходило ли вам в голову, что к середине следующего столетия, а то и раньше, на земле не останется человека, который смог бы понять наш с вами разговор?

— Кроме…, — с сомнением начал Егор и осекся.

У него чуть не сорвалось с языка: «кроме джоберов», но он сдержался, не будучи уверен в уместности этого замечания. Мисник, однако, угадал его мысль.

— Джоберы — не люди, — небрежно парировал он. — По-настоящему владеть староязом скоро не будет никто. Вся литература прошлого будет уничтожена. Классики останутся только в новоязовском варианте, превращенные не просто в нечто иное, а в собственную противоположность. Даже партийная литература станет иной. Сама атмосфера мышления станет иной. Мышления в нашем современном значении вообще не будет. Правоверным оно ни к чему, нужно не мыслить, а действовать.

Машинально кивнув, Егор доел свой хлеб и сыр. Чуть повернулся на стуле, чтобы взять кружку с кофе. За столиком слева немилосердно продолжал свои разглагольствования мужчина со скрипучим голосом. Молодая женщина — возможно, секретарша — внимала ему и радостно соглашалась с каждым словом. Время от времени до Егора долетал ее молодой и довольно глупый голос, фразы вроде «Как это верно!» Мужчина не умолкал ни на мгновение — даже когда говорила она. Егор встречал его в министерстве и знал, что он занимает какую-то важную должность в отделе литературы. Это был человек лет сорока, с мускулистой шеей и большим подвижным ртом. Он слегка откинул голову, и в таком ракурсе Егор видел вместо его глаз пустые блики света, отраженного очками. Жутковато делалось оттого, что в хлеставшем изо рта потоке звуков невозможно было поймать ни одного слова. Только раз Егор расслышал обрывок фразы: «полная и окончательная ликвидация последователей Моуцзы» — обрывок выскочил целиком, как отлитая строка в линотипе. В остальном это был сплошной шум — кря-кря-кря. Речь нельзя было разобрать, но общий характер ее не вызывал ни каких сомнений.. Глядя на хлопавшее ртом лицо, Егор испытывал странное чувство, что перед ним неживой человек, а манекен. Не в человеческом мозгу рождалась эта речь — в гортани. Извержение состояло из слов, но не было речью в подлинном смысле, это был шум, производимый в бессознательном состоянии, утиное кряканье.

— Вон идет Бочков, — сказал Мисник.