Егор резко повернулся. Он придал лицу выражение спокойного оптимизма, наиболее уместное перед видеокраном, и прошел в другой конец комнаты, к крохотной кухоньке. Покинув в этот час министерство, он пожертвовал обедом в столовой, а дома никакой еды не было — кроме пакета с быстрорастворимой вермишелью, который стоит поберечь до завтрашнего утра. Он взял с полки бутылку бесцветной жидкости с простой белой этикеткой: «Водка «Отеческая»». Запах у рисовой водки был противный, напоминавший запах ацетона, но Егор налил почти полный стакан, собрался с духом и проглотил большую её часть, точно лекарство.
Лицо у него сразу покраснело, а из глаз потекли слезы. Напиток был похож на азотную кислоту; мало того: после глотка ощущение было такое, будто тебя огрели по спине резиновой дубинкой. Но вскоре жжение в желудке утихло, а мир стал выглядеть веселее. Он вытянул сигарету из мятой пачки с надписью «Сигареты «Дымок»», по рассеянности держа ее вертикально, в результате весь табак из сигареты высыпался на пол. Со следующей Егор обошелся аккуратнее. Он вернулся в комнату и сел за столик слева от видеокрана. Из ящика стола он вынул ручку и толстую книгу для записей с красным корешком и переплетом под мрамор.
По неизвестной причине видеокран в комнате был установлен не так, как принято. Он помещался не в торцовой стене, откуда мог бы обозревать всю комнату, а в длинной, напротив дивана. Сбоку от него была неглубокая ниша, предназначенная, вероятно, для книжных полок, — там и сидел сейчас Егор. Сев в ней поглубже, он оказывался недосягаемым для "зомбоящика", вернее, невидимым. Подслушивать его, конечно, могли, но наблюдать, пока он сидел там, — нет. Эта несколько необычная планировка комнаты, возможно, и натолкнула его на мысль заняться тем, чем он намерен был сейчас заняться.
Но, кроме того, натолкнула книга в мраморном переплете. Вернее, ежедневник, толстая тетрадь для записей в твёрдом переплёте. Он была удивительно красив. Гладкая кремовая бумага чуть пожелтела от старости — такой бумаги не выпускали уже лет пятьдесят, а то и больше. Он приметил его на витрине старьевщика в районе джоберов и загорелся желанием купить. Членам партии не полагалось ходить в магазины для джоберов, но запретом часто пренебрегали: множество вещей, таких, как батарейки и лезвий для бритв, раздобыть иным способом было практически невозможно. Егор быстро оглянулся по сторонам, нырнул в лавку и купил ежедневник. Зачем — он сам еще не знал. Он воровато принес его домой в портфеле. Даже пустой, он компрометировал владельца.
Намеревался же он теперь — начать дневник. Само по себе это не было противозаконным поступком, но если дневник обнаружат, Егора ожидает трудовой лагерь. Вдобавок он уже почти отвык писать рукой – тексты набирались на клавиатуре или надиктовывались на диктофон, преобразовывавший позже речь в документ. От волнения у него схватило живот. Коснуться пером бумаги — бесповоротный шаг. Мелкими корявыми буквами он вывел:
20 марта 2084 года
И откинулся. А для кого, вдруг озадачился он, пишется этот дневник? Для будущего, для тех, кто еще не родился. Но есть ли смысл? Либо завтра будет похоже на сегодня и тогда не станет его слушать, либо оно будет другим, и невзгоды Егора ничего ему не скажут.
Егор сидел, бессмысленно уставясь на бумагу. Из видеокрана ударила резкая военная музыка. Любопытно: он не только потерял способность выражать свои мысли, но даже забыл, что ему хотелось сказать. Сколько недель готовился он к этой минуте, и ему даже в голову не пришло, что потребуется тут не одна храбрость. Только записать — чего проще? Перенести на бумагу нескончаемый тревожный монолог, который звучит у него в голове уже многие годы. И вот этот монолог почему-то иссяк. Только белизна бумаги, да гремучая музыка плюс легкий хмель в голове — вот и все, что воспринимали сейчас его чувства.
И вдруг он начал писать — просто от паники, очень смутно сознавая, что идет из-под пера. Бисерные, по-детски корявые строки ползли то вверх, то вниз по листу, теряя сперва заглавные буквы, а потом и точки.