Немного отвлёкшись, Егор вернулся к мысли – какая всё-таки была жизнь раньше, когда партия ещё не успела подмять под себя всё? Он вынул из стола школьный учебник истории, одолженный у миссис Бочков, и стал переписывать в дневник. Прежний Дайкин описывался там как темный, грязный, мрачный город, и там почти все жили впроголодь, а сотни и тысячи бедняков ходили разутыми и не имели крыши над головой. Детям приходилось работать двенадцать часов в день на жестоких хозяев; если они работали медленно, их пороли кнутом, а питались они черствыми корками и водой. Но среди этой ужасной нищеты стояли большие красивые дома богачей, которым прислуживали слуги. Богачи назывались капиталистами. Это были толстые уродливые люди со злыми лицами. Капиталистам принадлежало все на свете, а остальные люди были их рабами. Им принадлежали вся земля, все дома, все фабрики и все деньги. Того, кто их ослушался, бросали в тюрьму или же выгоняли с работы, чтобы уморить голодом.
Как узнать, сколько тут лжи? Может быть, и вправду средний человек живет сейчас лучше, чем раньше. Единственное свидетельство против — безмолвный протест у тебя в потрохах, инстинктивное ощущение, что условия твоей жизни невыносимы, что некогда они наверное были другими. Ему пришло в голову, что самое характерное в нынешней жизни — не жестокость ее и не шаткость, а просто убожество, тусклость, апатия. Оглянешься вокруг — и не увидишь ничего похожего ни на ложь, льющуюся из "зомбоящиков", ни на те идеалы, к которым стремятся партия. Даже у партийца значительная часть жизни проходит вне политики: корпишь на нудной службе, бьешься за место в вагоне метро, штопаешь дырявый носок, клянчишь сахариновую таблетку. Партийный идеал — это нечто исполинское, грозное, сверкающее: мир стали и бетона, чудовищных машин и жуткого оружия, страна воинов и фанатиков, которые шагают в едином строю, думают одну мысль, кричат один лозунг, неустанно трудятся сражаются, торжествуют — и все на одно лицо. В жизни же — города-трущобы, где снуют несытые люди в худых башмаках, и ветхие дома, пахнущие всякой дрянью. Перед ним возникло видение Дайкина — громадный город развалин, город миллиона мусорных ящиков, — и на него наложился образ Нины, женщины с морщинистым лицом и жидкими волосами, безнадежно ковыряющей засоренную канализационную трубу.
Вдобавок видеокраны день и ночь хлещут тебя по ушам статистикой, доказывают, что у людей сегодня больше еды, больше одежды, лучше дома, веселее развлечения, что они живут дольше, работают меньше и сами стали здоровее, сильнее, счастливее, умнее, просвещеннее, чем пятьдесят лет назад. Ни слова тут нельзя доказать и нельзя опровергнуть. Это что-то вроде одного уравнения с двумя неизвестными. Очень может быть, что буквально каждое слово в исторических книжках — даже те, которые принимаешь как самоочевидные, — чистый вымысел. Все расплывается в тумане. Прошлое подчищено, подчистка забыта, ложь стала правдой. И сам он был соучастником этого, старательно подчищая «Истину».
А однажды ему довелось стать свидетелем подделки очень высокого уровня, перед которой все его поправки всё равно что комариный укус для слона. Как-то из одной провинциальной библиотеки прислали экземпляр «Истины» чуть ли не двадцатилетней давности, когда партийные ряды основательно проредила Великая Чистка и многие из прославленных деятелей партии первой половины XXI века разоблачили как предателей и контрреволюционеров. Моуцзы сбежал и скрывался неведомо где, кто-то просто исчез, большинство же после шумных процессов, где все признались в своих преступлениях, было казнено. Среди последних, кого постигла эта участь, были трое: Трикке, Изирович и Жюэнь. Вначале они исчезли на год или год с лишним, и никто не знал, живы они или нет; но потом их вдруг извлекли, дабы они, как принято, изобличили себя сами. Они признались в сношениях с врагом, в растрате общественных фондов, в убийстве преданных партийцев, в подкопах под руководство Великого кормчего, во вредительских актах. Признались, были помилованы, восстановлены в партии и получили посты, по названию важные, а по сути — синекуры. Все трое выступили с длинными покаянными статьями в «Истине», где рассматривали корни своей измены и обещали искупить вину.
После их освобождения Егор, ещё совсем юный, действительно видел всю троицу в кафе «Под сиренью» которое облюбовали художники и музыканты (запрета, даже неписаного запрета, на посещение этого кафе не было, но над ним тяготело что-то зловещее). Он наблюдал за ними исподтишка, с ужасом и не мог оторвать глаз. Они были гораздо старше его — реликты древнего мира, наверное, последние крупные фигуры,