помнящие времена, когда ещё не существовало системы социального рейтинга.

За столиками вокруг них не было ни души. Неразумно даже показываться поблизости от таких людей. Они молча сидели за стаканами раствора сахарина, сдобренного персиковым экстрактом — фирменным напитком этого кафе. Наибольшее впечатление на Егора произвел Жюэнь. Некогда знаменитый карикатурист, он своими злыми рисунками немало способствовал разжиганию общественных страстей. Его карикатуры и теперь изредка появлялись в «Истине». Это было всего лишь подражание его прежней манере, на редкость безжизненное и неубедительное. Перепевы старинных тем, бесконечные и безнадежные попытки вернуться в прошлое. Он был громаден и уродлив — грива сальных седых волос, лицо в морщинах и припухлостях, выпяченные губы. Когда-то он, должно быть, отличался неимоверной силой, теперь же его большое тело местами разбухло, обвисло, осело, местами усохло. Он будто распадался на глазах — осыпающаяся гора.

Было 15 часов, время затишья. Кафе почти опустело. Из видеокранов точилась бодрая музыка. Трое сидели в своем углу молча и почти неподвижно. Официант, не дожидаясь их просьбы, принес еще по стакану водки. На их столе лежала шахматная доска с расставленными фигурами, но никто не играл. Вдруг с видеокранами что-то произошло — и продолжалось это с полминуты. Сменилась мелодия, и сменилось настроение музыки. Странный, надтреснутый, глумливый голос запел:

Под развесистым каштаном

Продали средь бела дня —

Я тебя, а ты меня.

Трое не пошевелились. Но когда Егор снова взглянул на разрушенное лицо Жюэня, оказалось, что в глазах у него стоят слезы. И только теперь Егор заметил, с внутренним содроганием, что и у Изировича и у Жюэня перебитые носы.

Чуть позже всех троих опять арестовали. Выяснилось, что сразу же после освобождения они вступили в новые заговоры. На втором процессе они вновь сознались во всех прежних преступлениях и во множестве новых. Их казнили, а дело их в назидание потомкам увековечили в истории партии. В той газете была фотография участников какого-то партийного торжества. В центре группы выделялись Трикке, Изирович и Жюэнь. Не узнать их было нельзя, да и фамилии их значились в подписи под фотографией.

А на обоих процессах все трое показали, что в тот день они находились на территории Океании. С тайного аэродрома их доставили куда-то на Гавайи на встречу с работниками Океанийского генштаба, которому они выдавали важные военные тайны. Вывод отсюда только один: их признания были ложью.

Конечно, не бог весть какое открытие. Уже тогда Егор не допускал мысли, что люди, уничтоженные во время чисток, в самом деле преступники. Но тут было точное доказательство, обломок отмененного прошлого: так одна ископаемая кость, найденная не в том слое отложений, разрушает целую геологическую теорию. Если бы только этот факт можно было обнародовать, разъяснить его значение! Но увы, испугавшись, что фото графия может его погубить, он предпочёл побыстрее от неё избавиться.

Это случилось лет семь тому назад. Сегодня он эту фотографию скорее всего сохранил бы. Любопытно: хотя и фотография и отраженный на ней факт были всего лишь воспоминанием, само то, что он когда-то держал ее в руках, влияло на него до сих пор.

Он взял детскую книжку по истории и посмотрел на изображение Великого кормчего. Его встретил гипнотический взгляд. Словно какая-то исполинская сила давила на тебя — проникала в череп, трамбовала мозг, страхом вышибала из тебя твои убеждения, принуждала не верить собственным органам чувств. В конце концов партия объявит, что дважды два — пять, и придется в это верить. Рано или поздно она издаст такой указ, к этому неизбежно ведет логика ее власти. Ее философия молчаливо отрицает не только верность твоих восприятии, но и само существование внешнего мира. Ересь из ересей — здравый смысл. И ужасно не то, что тебя убьют за противоположное мнение, а то, что они, может быть, правы. В самом деле, откуда мы знаем, что дважды два — четыре? Или что существует сила тяжести? Или что прошлое нельзя изменить? Если и прошлое и внешний мир существуют только в сознании, а сознанием можно управлять — тогда что?