— Да ты слушай, балда, что тебе говорят! С семеркой на конце ни один номер не выиграл за последние четырнадцать месяцев.
— А я говорю, выиграл!
— А я говорю, нет. У меня дома все выписаны за два года. Записываю, как часы. Я тебе говорю, ни один с семеркой…
— Нет, выигрывала семерка! Да я почти весь номер назову. Кончался на четыреста семь. В феврале, вторая неделя февраля.
— Бабушку твою в феврале! У меня черным по белому. Ни разу, говорю, с семеркой…
— Да успокойтесь вы! — вмешался третий.
Они говорили о лотерее. Отойдя метров на тридцать, Егор оглянулся. Они продолжали спорить оживленно, страстно. Лотерея с ее еженедельными сказочными выигрышами была единственным общественным событием, которое волновало джоберов. Вероятно, миллионы людей видели в ней главное, если не единственное дело, ради которого стоит жить. Это была их услада, их безумство, их отдохновение, их интеллектуальный возбудитель. Тут даже те, кто едва умел читать и писать, проявляли искусство сложнейших расчетов и сверхъестественную память. Существовал целый клан, кормившийся продажей систем, прогнозов и талисманов. К работе лотереи Егор никакого касательства не имел — ею занималось министерство изобилия, — но он знал, что выигрыши по большей части мнимые. На самом деле выплачивались только мелкие суммы, а обладатели крупных выигрышей были лицами вымышленными.
Но если есть надежда, то она — в джоберах. За эту идею надо держаться. Когда выражаешь ее словами, она кажется здравой; когда смотришь на тех, кто мимо тебя проходит, верить в нее — подвижничество. Он свернул на улицу, шедшую под уклон. Место показалось ему смутно знакомым. Где-то впереди слышался гам. Улица круто повернула и закончилась лестницей, спускавшейся в переулок, где лоточники торговали вялыми овощами. Егор вспомнил это место. Переулок вел на главную улицу, а за следующим поворотом, в пяти минутах ходу, — лавка старьевщика, где он купил ежедневник, ставший дневником.
Перед лестницей он остановился. На другой стороне переулка была захудалая пивная с как будто матовыми, а на самом деле просто пыльными окнами. Древний старик, согнутый, но энергичный, с седыми обвисшими усами, распахнул дверь и скрылся в пивной. Егору пришло в голову, что этот старик, которому сейчас не меньше восьмидесяти, может помнить времена, когда ещё не был введён социальный рейтинг. И если есть живой человек, который способен рассказать правду о первой половине века, то он может быть только джобером. Егор вдруг вспомнил переписанное в дневник место из детской книжки по истории и загорелся безумной идеей. Он войдет в пивную, завяжет со стариком знакомство и расспросит его: «Расскажите, как вы жили в детстве. Какая была жизнь? Лучше, чем в наши дни, или хуже?»
Поскорее, чтобы не успеть испугаться, он спустился до лестнице и перешел на другую сторону переулка. Сумасшествие, конечно. Разговаривать с джоберами и посещать их пивные тоже, конечно, не запрещалось, но такая странная выходка не останется незамеченной. Если зайдет патруль, можно прикинуться, что стало дурно, но они вряд ли поверят. Он толкнул дверь, в нос ему шибануло пивной кислятиной. Когда он вошел, гвалт в пивной сделался вдвое тише. Он спиной чувствовал, что все глаза уставились на его костюм. Люди, метавшие дротики в мишень, прервали свою игру на целых полминуты. Старик, из-за которого он пришел, препирался у стойки с барменом — крупным, грузным молодым человеком, горбоносым и толсторуким. Мелочи, оказавшейся у старика с собой, не хватало на кружку, а бармен категорически отказывался обслуживать в долг.
Лицо у старика сделалось красным. Он повернулся, ворча, и налетел на Егора. Егор вежливо взял его под руку.
— Разрешите вас угостить?
— Благородный человек, — ответил старик, снова выпятив грудь. Он будто не замечал на Егоре костюма. — Кружку! — воинственно приказал он бармену.
Тот ополоснул два толстых пол-литровых стакана в бочонке под стойкой и налил темного пива. Метание дротиков возобновилось, а люди у стойки заговорили о лотерейных билетах. Об Егоре на время забыли. У окна стоял сосновый стол — там можно было поговорить со стариком с глазу на глаз.