— Итак, за что теперь? — сказал он с тем же легким оттенком иронии. — За посрамление тайной полиции? За смерть Великого кормчего? За человечность? За будущее?

— За прошлое, — сказал Егор.

— Прошлое важнее, — веско подтвердил Личжэн.

Они осушили бокалы, и Юлия поднялась. Личжэн взял со шкафчика маленькую коробку и дал ей белую таблетку, велев сосать.

— Нельзя, чтобы от вас пахло вином.

Едва за Юлией закрылась дверь, он словно забыл о ее существовании. Сделав два-три шага, он остановился.

— Надо договориться о деталях, — сказал он. — Полагаю, у вас есть какое-либо рода убежище?

Егор объяснил, что есть комната над лавкой мистера Синьлю.

— На первое время годится. Позже мы устроим вас в другое место. Убежища надо часто менять. А пока что постараюсь как можно скорее послать вам книгу Моуцзы. Возможно, я достану ее только через несколько дней. Как вы догадываетесь, экземпляров в наличии мало. Тайная полиция разыскивает их и уничтожает чуть ли не так же быстро, как мы печатаем. Но это не имеет большого значения. Книга неистребима. Если погибнет последний экземпляр, мы сумеем воспроизвести ее почти дословно. На работу вы ходите с «дипломатом»?

— Как правило, да.

— Какой у вас «дипломат»?

— Серый, слегка облупленный, с царапиной на одной из сторон.

— Хорошо. В ближайшее время, день пока не могу назвать, вас вызовут в местный медпункт, где предложат проверить лёгкие. В предбаннике кабинета флюорографии вам придётся раздеться до пояса и оставить вещи (Егор кивнул – да, процедура мне знакома), Когда вернётесь из кабинета, где стоит рентгеновский аппарат, в вашем «дипломате» будет лежать книга. Постарайтесь не вынимать её, пока не окажетесь в безопасном месте.

Наступило молчание.

— До ухода у вас минуты три, — сказал Личжэн. — Мы встретимся снова… если встретимся…

Егор посмотрел ему в глаза.

— Там, где нет темноты? — неуверенно закончил он.

Личжэн кивнул, нисколько не удивившись.

— Там, где нет темноты, — повторил он так, словно это был понятный ему намек. — А пока — не хотели бы вы что-нибудь сказать перед уходом? Пожелание? Вопрос?

Егор задумался. Собственно, терять ему уже было нечего, и он спросил напрямую:

-Вы знаете что-нибудь о судьбе моих родителей?

Лицо Личжэна внезапно окаменело.

-Такую информацию предоставить вам я не могу. Спросите о чём-нибудь другом.

-Боюсь, сейчас у меня больше нет вопросов.

Егор встал, Личжэн подал руку. Ладонь Егора была смята его пожатием. В дверях Егор оглянулся: Личжэн уже думал о другом. Он ждал, положив руку на выключатель видеокрана. За спиной у него Егор видел стол с лампой под зеленым абажуром, диктофон и проволочные корзинки, полные документов.

Так всё и случилось.

Однако заглянуть в книгу ему удалось лишь пять дней спустя: в связи с наступлением Недели Единения в министерстве объяви аврал. От усталости Егор превратился в студень. Студень — подходящее слово. Оно пришло ему в голову неожиданно. Он чувствовал себя не только дряблым, как студень, но и таким же полупрозрачным. Казалось, если поднять ладонь, она будет просвечивать. Трудовая оргия выпила из него кровь и лимфу, оставила только хрупкое сооружение из нервов, костей и кожи. Все ощущения обострились чрезвычайно. Комбинезон тер плечи, тротуар щекотал ступни, даже кулак сжать стоило такого труда, что хрустели суставы.

За пять дней он отработал больше девяноста часов. И так — все в министерстве. Но теперь аврал кончился, делать было нечего — совсем никакой партийной работы до завтрашнего утра. Шесть часов он мог провести в убежище и еще девять — в своей постели. Под мягким вечерним солнцем, не торопясь, он шел по грязной улочке к лавке мистера Синьлю и, хоть поглядывал настороженно, нет ли патруля, в глубине души был уверен, что сегодня вечером можно не бояться, никто не остановит. Тяжелый "дипломат" постукивал по колену при каждом шаге, и удары легким покалыванием отдавались по всей ноге. В "дипломате" лежала книга, лежала уже шестой день, но до сих пор он не то что раскрыть ее — даже взглянуть на нее не успел.

На шестой день Недели Единения, после шествий, речей, криков, пения, лозунгов, транспарантов, фильмов, восковых чучел, барабанной дроби, визга труб, маршевого топота, лязга танковых гусениц, рева эскадрилий и орудийной пальбы, при заключительных судорогах всеобщего оргазма, когда ненависть дошла до такого кипения, что попадись толпе те две тысячи океанийских военных преступников, которых предстояло публично повесить в последний день мероприятий, их непременно растерзали бы.