-Эх, жаль, нам не дано петь просто так, потому что счастливы.

-Но разве мы несчастливы сейчас?

-Вот именно: сейчас. Когда так хочется воскликнуть: "Остановись, мгновенье, ты прекрасно!" Но в душе ты понимаешь - такое невозможно. И с горечью осознаешь: так или иначе, мы обречены.

-Вы обречены, — раздался железный голос у них за спиной.

Они отпрянули друг от друга. Внутренности у него превратились в лед. Он увидел, как расширились глаза у Юлии. Румяна на скулах выступили ярче, как что-то отдельное от кожи.

— Вы обречены, — повторил железный голос.

— Это за картиной, — прошептала Юлия.

— Это за картиной, — произнес голос. — Оставаться на своих местах. Двигаться только по приказу.

Но и без приказа они не могли пошевелиться и только смотрели друг на друга. Спасаться бегством, удрать из дома, пока не поздно, — это им даже в голову не пришло. Немыслимо ослушаться железного голоса из стены. Послышался щелчок, как будто отодвинули щеколду, зазвенело разбитое стекло. Гравюра упала на пол, и под ней открылся видеокран.

— Теперь они нас видят, — сказала Юлия.

— Теперь мы вас видим, — сказал голос. — Встаньте в центре комнаты. Стоять спиной к спине. Руки за голову. Не прикасаться друг к другу.

Егор не прикасался к Юлии, но чувствовал, как она дрожит всем телом. А может, это он сам дрожал. Зубами он еще мог не стучать, но колени его не слушались. Внизу — в доме и снаружи — топали тяжелые башмаки. Дом будто наполнился людьми. По плитам тащили какой-то предмет. Что-то загромыхало по камням — как будто через весь двор швырнули корыто, потом поднялся галдеж, закончившийся криком боли.

— Дом окружен, — сказал Егор.

— Дом окружен, — повторил голос.

Он услышал, как лязгнули зубы у Юлии.

— Кажется, мы пора прощаться, — сказала она.

— Можете попрощаться, — разрешил голос.

Позади Егора что-то со звоном посыпалось на кровать. В окно просунули лестницу, и конец ее торчал в раме. Кто-то лез к окну. На лестнице в доме послышался топот многих ног. Комнату наполнили крепкие мужчины в черной форме, в кованых башмаках и с дубинками наготове.

Егор больше не дрожал. Даже глаза у него почти остановились. Одно было важно: не шевелиться, не шевелиться, чтобы у них не было повода бить! Задумчиво покачивая в двух пальцах дубинку, перед ним остановился человек с тяжелой челюстью боксера и щелью вместо рта. Егор встретился с ним взглядом. Опять раздался треск. Кто-то взял со стола стеклянное пресс-папье и вдребезги разбил о стену.

По половику прокатился осколок коралла — крохотная розовая морщинка, как кусочек карамели с торта. Какой маленький, подумал Егор, и тут его с силой пнули в лодыжку, чуть не сбив с ног. Один из полицейских ударил Юлию в солнечное сплетение, и она сложилась пополам. Она корчилась на полу и не могла вздохнуть. Егор не осмеливался повернуть голову на миллиметр, но ее бескровное лицо с разинутым ртом очутилось в поле его зрения. Несмотря на ужас, он словно чувствовал ее боль в своем теле — смертельную боль, и все же не такую невыносимую, как удушье. Он знал, что это такое: боль ужасная, мучительная, никак не отступающая — но терпеть ее еще не надо, потому что все заполнено одним: воздуху! Потом двое подхватили ее за колени и за плечи и вынесли из комнаты, как мешок. Перед Егором мелькнуло ее лицо, запрокинувшееся, искаженное, с закрытыми глазами и пятнами румян на щеках; он видел ее в последний раз.

Он застыл на месте. Пока что его не били. В голове замелькали мысли, совсем ненужные. Взяли или нет Синьлю? Он заметил, что ему очень хочется по малой нужде, и это его слегка удивило: он был в уборной всего два-три часа назад. Заметил, что часы на камине показывают девять, то есть 21:00. Но на дворе было совсем светло. Разве в августе не темнеет к двадцати одному часу? А может быть, они с Юлией все-таки перепутали время — проспали полсуток, и было тогда не 20.30, как они думали, а уже 8.30 утра? Но развивать эту мысль не стал. Она его не занимала.

В коридоре послышались еще чьи-то шаги, более легкие. В комнату вошел Синьлю. Люди в черном сразу притихли. И сам Синьлю как-то изменился. Взгляд его упал на осколки пресс-папье.

— Подберите стекло, — резко сказал он.