Поэт неуверенно ткнулся в одну сторону и в другую, словно думая, что где-то будет еще одна дверь, выход, а потом стал ходить взад и вперед по камере. Егора он еще не заметил. Встревоженный взгляд его скользил по стене на метр выше головы Егора. Ласковский был разут; из дыр в носках выглядывали крупные грязные пальцы. Он несколько дней не брился. Лицо, до скул заросшее щетиной, приобрело разбойничий вид.

Егор старался стряхнуть оцепенение. Он должен поговорить с Ласковскийом — даже если за этим последует окрик из видеокрана.

— Ласковский, — сказал он.

Видеокран молчал. Ласковский, слегка опешив, остановился. Взгляд его медленно сфокусировался на Егоре.

— А-а, Ексин! — сказал он. — И вы тут!

— За что вас?

— Да вот, сочинял стихи к неделе Единения, и угораздило меня рифмой к слову "патриот" поставить слово "идиот"! И хотя само стихотворение было в благожелательном для партии и правительства стиле, видно, кому-то не понравилось...

Видеокран рявкнул на них: замолчать. Егор затих, сложив руки на колене. Снаружи опять затопали башмаки. Открылась дверь, и офицер с безучастным лицом вошел в камеру. Легким движением руки он показал на Ласковского.

— В комнату 451, — произнес он.

Ласковский в смутной тревоге и недоумении неуклюже вышел с двумя надзирателями.

Прошло как будто много времени. Егора донимала боль в животе. Мысли снова и снова ползли по одним и тем же предметам, как шарик, все время застревающий в одних и тех же лунках. И вновь тяжелый топот башмаков. Дверь распахнулась, и Егора обдало запахом старого пота. В камеру вошел Бочков. Он был в шортах защитного цвета и в майке.

От изумления Егор забыл обо всем.

— Неужели и вас сюда? — воскликнул он.

Бочков бросил на Егора взгляд, в котором не было ни интереса, ни удивления, а только пришибленность. Он нервно заходил по камере — по-видимому, не мог сидеть спокойно. Заметно было, как дрожат его пухлые колени.

— За что вас арестовали? — спросил Егор.

— Слова непочтения! — сказал Бочков, чуть не плача. В голосе его слышалось и глубокое раскаяние и смешанный с изумлением ужас: неужели это относится к нему? Он стал напротив Егора и страстно, умоляюще начал:

— Ведь меня не отправят в лагеря, скажите, Ексин? Я знаю, там разберутся, выслушают. В это я твердо верю. Там же знают, как я старался. Сил для партии не жалел, правда ведь? За то, что один раз споткнулся, ведь не наказывают?

— Считаете себя виноватым? — спросил Егор.

— Конечно! — вскричал Бочков, подобострастно взглянув на видеокран. — Неужели же партия арестует невиноватого, как, по-вашему? — Его лягушачье лицо стало чуть спокойней, и на нем даже появилось ханжеское выражение. —Знаете, как на меня нашло? Во сне. Верно вам говорю. Работал вовсю, вносил свою лепту — и даже не знал, что в голове у меня есть какая-то дрянь. А потом стал во сне разговаривать. Знаете, что от меня услышали?

Он понизил голос, как человек, вынужденный по медицинским соображениям произнести непристойность:

— Великий Кормчий - дурак! Вот что я говорил. И кажется, много раз. Между нами, я рад, что меня забрали, пока это дальше не зашло.

— Кто о вас сообщил? — спросил Егор.

— Дочурка, — со скорбной гордостью ответил Бочков. — Подслушивала в замочную скважину. Услышала, что я говорю, и на другой же день — шасть к патрулям. Недурно для семилетней пигалицы, а? Я на нее не в обиде. Наоборот, горжусь. Это показывает, что я воспитал ее в правильном духе.

Он несколько раз судорожно присел, с тоской поглядывая на ведро для экскрементов. И вдруг сдернул шорты.

— Прошу прощения, старина. Не могу больше. Это от волнения.

Он плюхнулся пышными ягодицами на ведро. Егор закрыл лицо ладонями.

— Ексин! — рявкнул видеокран. — Откройте лицо. В камере лицо не закрывать!

Егор опустил руки. Бочков обильно и шумно опростался в ведро. Потом выяснилось, что крышка подогнана плохо, и еще несколько часов в камере стояла ужасная вонь.

Бочкова забрали. Начали появляться, а затем исчезали все новые арестанты. Егор заметил, как одна женщина, направленная в «комнату 451», съежилась и побледнела, услышав эти слова. Все сидели очень тихо. Напротив Егора находился человек с длинными зубами и почти без подбородка, похожий на какого-то большого безобидного грызуна. Его толстые крапчатые щеки оттопыривались снизу, а светло-серые глаза пугливо перебегали с одного лица на другое.