«Времени, когда мысль вновь станет свободна, а люди так, как им захочется, времени, где правда есть правда и былое не превращается в небыль, от эпохи одинаковых, эпохи одиноких, от эпохи Великого кормчего, от эпохи двоемыслия — тому времени привет!»

Ему показалось, что вернув себе способность выражать мысли, он сделал бесповоротный шаг. Последствия любого поступка содержатся в самом поступке. Но отступать уже поздно.

Дневник он положил в ящик стола. Прячь, не прячь — его все равно найдут; но можно хотя бы проверить, узнали о нем или нет. Волос поперек обреза слишком заметен. Кончиком пальца Егор подобрал крупинку белесой пыли и положил на угол переплета: если книгу тронут, крупинка свалится.

Егору снилась мать.

Насколько он помнил, мать исчезла, когда ему было лет десять-одиннадцать. Это была высокая женщина с роскошными светлыми волосами, величавая, неразговорчивая, медлительная в движениях. Отец запомнился ему хуже: темноволосый, худой, всегда в опрятном костюме и в очках.

И вот мать сидела где-то под ним, в глубине, с его сестренкой на руках. Сестру он совсем не помнил — только маленьким хилым грудным ребенком, всегда тихим, с большими внимательными глазами. Они сидели в салоне тонущего корабля и смотрели на Егора сквозь темную воду. В салоне еще был воздух, и они еще видели его, а он — их, но они все погружались, погружались в зеленую воду — еще секунда, и она скроет их навсегда. Он на воздухе и на свету, а их заглатывает пучина, и они там, внизу, потому что он наверху. Он понимал это, и они это понимали, и он видел по их лицам, что они понимают. Упрека не было ни на лицах, ни в душе их, а только понимание, что они должны заплатить своей смертью за его жизнь. Хотя он до конца не был уверен, что они умерли – они исчезли из его жизни, и этого не отменишь. Но порой ему казалось – рано или поздно они встретятся вновь.

Вдруг он очутился на короткой, упругой травке, и был летний вечер, и косые лучи солнца золотили землю. Местность эта так часто появлялась в снах, что он не мог определенно решить, видел ее когда-нибудь наяву или нет. Про себя Егор называл ее Золотой страной. Это был старый, выщипанный кроликами луг, по которому бежала тропинка. На дальнем краю ветер чуть шевелил ветки вязов, вставших неровной изгородью, и плотная масса листвы волновалась, как волосы женщины. А где-то рядом, невидимый, лениво тек ручей, и под ветлами в заводях ходила плотва.

"Зомбоящик" испускал оглушительный свист, длившийся на одной ноте тридцать секунд - сигнал подъема для служащих. Егор выдрался из постели и схватил со стула выношенную фуфайку и трусы. Через три минуты физзарядка.

— Группа от тридцати до сорока! — залаял пронзительный женский голос. — Группа от тридцати до сорока! Займите исходное положение. От тридцати до сорока!

Егор встал по стойке смирно перед видеокраном: там уже появилась жилистая сравнительно молодая женщина в спортивном костюме.

— Сгибание рук и потягивание! — выкрикнула она. — Делаем по счету. И раз, два, три, четыре! И раз, два, три, четыре! Веселей, товарищи, больше жизни! И раз, два, три, четыре! И раз, два, три, четыре!

Машинально выбрасывая и сгибая руки с выражением угрюмого удовольствия, как подобало на гимнастике, Егор пробивался к смутным воспоминаниям о раннем детстве. Это было крайне трудно. Все, что происходило тогда, выветрилось из головы. Когда не можешь обратиться к посторонним свидетельствам, теряют четкость даже очертания собственной жизни. Ты помнишь великие события, но возможно, что их и не было; помнишь подробности происшествия, но не можешь ощутить его атмосферу; а есть и пустые промежутки, долгие и не отмеченные вообще ничем.

Сколько он себя помнил, всё время шла война – то утихая ненадолго, то разгораясь вновь. Война эта, казалось, тянулась своим началом к истоку времён – извечный враг всегда воплощал в себе абсолютное зло, а значит, ни в прошлом, ни в будущем соглашение с ним немыслимо.

Самое ужасное, в сотый, тысячный раздумал он, переламываясь в поясе (сейчас они вращали корпусом, держа руки на бедрах — считалось полезным дли спины), — самое ужасное, что ничто нельзя утверждать наверняка. Если партии вздумается декларировать, что чёрное – это белое, так оно и будет. Если вдруг завтра объявят, что никакой войны нет, с этим все сразу же согласятся.