Холодный ветер хлестал мне в лицо, тот самый ветер, который унес с собой Тревора и Мию, а теперь сопровождал Бэйла, куда бы они его ни везли. Я рыдала так, что все внутри меня разрывалось. И моему сердцу было больно, больно, больно, больно.

Хольден обнял меня, пытаясь успокоить, но все было бессмысленно, потому что я знала: именно так чувствуешь себя, когда тебя разрывают пополам.

Я переставляла одну ногу за другой. Снова и снова, не задумываясь. Ветки трещали под подошвами ботинок, листья шелестели, и я шла дальше.

Мы должны быть уже очень близко.

Солнечный свет, падающий сквозь листья деревьев, точками танцевал по лесной почве. Я потеряла всякое чувство времени. Что сейчас было – еще полдень или вторая половина дня? Я не могла сказать с уверенностью. Я просто поднимала ноги, снова ставила их на землю и шла дальше.

Я чувствовала взгляд Хольдена у себя на спине. Он все время смотрел на меня. И я понимала, почему: он хотел, чтобы я простила ему то, что он сделал. Но я еще не была готова к этому. И не знала, буду ли когда-нибудь.

Перед нами шли Гилберт и три штурмана, которые помогали ему в течение последних нескольких недель. Мы с Хольденом освободили их из тюрем Нового Лондона незадолго до того, как мутанты захватил город. И теперь эта четверка вела нас по пустынному ландшафту. Из Нового Лондона мы с трудом добрались до западного побережья. Оттуда нам потребовалось целых два дня, чтобы добраться до материковой части Америки, прежде всего потому, что штурманы уже много лет не проходили через вихри.

Все было бы намного проще, если бы я могла открыть вихрь. Но во мне что-то изменилось. Будто масса энергии, которую я вобрала в себя, внутри меня что-то выключила. И поэтому, чтобы достичь своей цели, нам приходилось прыгать от вихря к вихрю, как обычным бегунам.

И куда бы мы ни шли, нас всегда сопровождал шум борьбы. Война всего за несколько дней распространилась по всему миру. На четвертый день не стало кураториума. Более мелкие институты уже давно сдались, да и мегаполисы не смогут долго противостоять «Красной буре». На пятый день рухнули первые каналы связи.

План Хоторна работал идеально.

Против такого количества мутантов – такого количества отчаявшихся мутантов, которые неделями напрасно просили разрешения войти в города – у людей не – было шансов.

За долгие годы работы Хоторн основательно подготовился к этому дню. И я могла представить, как он смотрел на города и радовался тому, что все шло по плану.

– Есть еще много тех, кто верит в мирное решение ситуации, – сказал нам Гилберт однажды вечером, когда мы разбили лагерь на безопасном расстоянии от внешних границ Нью-Йорка.

Даже в тусклом свете костра можно было увидеть, как отразились на Гилберте месяцы, проведенные в заточении. Он похудел, его светло-каштановые волосы превратились в солому, щеки впали. Но его взгляд оставался добрым, а дух был полон надежды. Иногда я с трудом переносила это.

– И мы должны связаться с ними, как только нам представится возможность. На войне нет победителей. Я уверен, что большинство думает так же.

Его штурманы единодушно кивали, но я не стала лишать их надежды. Неужели Гилберт верил в это? Неужели кто-нибудь верил в это?

Здесь, в лесу, царили мир и покой, но это спокойствие было обманчивым. По небу периодически проносились истребители, за ними следовали транспортеры. Потом раздавались ужасные взрывы, начинались и снова утихали бури, иногда даже вибрировала земля, словно грундеры прогоняли через нее землетрясение.

Я не питала больше никаких иллюзий. Хоторн забрал их у меня, когда разрушил стены мегаполисов.

Невозможно было сказать, какие города смогут устоять или что будет после. Я знала только, что война была в самом разгаре. Хотел Гилберт признавать это или нет.

Я смотрела на верхушки деревьев и сжимала пальцами ладони. В Новом Лондоне мы успели похоронить безжизненные тела Мии и Тревора в саду кураториума. Штурманы при этом постоянно умоляли нас не тратить время зря. Гилберт, Хольден и я продолжали молча копать могилу. Неважно, что между нами было – мы обязаны были это сделать.

Я заправила светлые прядей Мии обратно в косу, пока ее прическа снова не стала идеальной. И еще раз сжала ее холодную руку – на прощание.

Ее смерть – и смерть Тревора – тоже были на моей совести. Это я поставила ее в такую ситуацию, я подвергла ее гневу Хоторна, оставив без защиты, без возможности спасти себя.