И вот, в конце узкой, растрескавшейся от мороза дороги, они оказались перед постройкой из бетона и дерева.

— Это здесь? — спросил Жан-Жан.

— Да, — просияла Бланш. — Это здесь!

Марианна стояла одна на обочине безымянного шоссе, которое змеилось и петляло среди темно-зеленой с бурым отливом хвои. Ей было холодно, вокруг ни души, и она ненавидела то, что с ней происходило.

Марианна никогда не любила путешествий, этих затратных и бесполезных дней, проведенных в неуютных краях, полных бедности и дикости. Марианна всегда была домоседкой, и, когда по дурацким правилам компании ей полагалось брать отпуск, она все равно сидела дома и перечитывала досье.

Стоя на обочине шоссе, Марианна вспоминала последние часы и сжимала кулаки при мысли о том, сколько работы могла перелопатить за этот отрезок времени, но нет, были эти долгие часы в машине, волки, из которых слова не вытянешь, унылый пейзаж, словно нарисованный черным фломастером рукой безработного, и, наконец, поломка.

Сначала в моторе «Пежо-505» что-то заскрипело. Серый сказал, что ничего страшного. Но потом скрип перешел в протяжный свист, напоминающий рев верблюда в агонии. И вот, после нескольких сухих щелчков и пары содроганий, мотор заглох, в салоне стало нечем дышать от запаха горелого пластика.

— Черт! — выругался Серый.

— Что это? — спросил Черный.

— Приводной ремень полетел, — определил Белый, похоже, лучше всех разбиравшийся в скрипах-свистах, щелчках и содроганиях.

Вместе с Марианной, которая чувствовала, как в ней закипают гнев и разочарование, они вышли из машины и осмотрели мотор, откуда валил густой серый дым.

— Пипец, — сказал Черный. — Пипец, ПИПЕЦ, ПИПЕЦ, ПИПЕЦ, ПИПЕЦ!!! — повторял он как заведенный, сопровождая каждое слово ударом кулака по кузову.

— Мы что-нибудь придумаем, вот увидишь, мы всегда выходили из положения! — попытался успокоить его Серый.

— МЫ В ЛИТВЕ, ТВОЮ МАТЬ, В ЛИТВЕ! В ЛИТВЕ НИЧЕГО НЕТ, ВСЕ ПРОПАЛО, НАМ ПИПЕЦ, ПИПЕЦ, ПИПЕЦ!!! — орал Черный.

— Вообще-то ничего не пропало… Мы просто задерживаемся… Я думаю, можно голосовать, мы вроде на национальном шоссе, здесь должно быть движение. И потом, мы в России, а не в Литве, — ласково объяснил ему Белый.

— ГОЛОСОВАТЬ? ГОЛОСОВАТЬ? ГОЛОСОВАТЬ? И ТЫ ДУМАЕШЬ, ЛИТОВЦЫ ОСТАНОВЯТСЯ РАДИ БАНДЫ ВОЛКОВ С ПОЛОМКОЙ?

— Русские… — поправил Серый.

— Голосовать будет Марианна. Ради женщины остановятся все.

— Марианна? — спросил Серый.

Черный успокоился, теперь он как будто размышлял, анализируя все возможные выходы из сложной ситуации. Наконец он сказал:

— Отличная мысль! Так и сделаем!

— Нет, могли бы все-таки спросить моего мнения! — запротестовала Марианна.

— Могли бы, — мягко ответил Белый, — но не спросим. Ты наш единственный шанс выбраться отсюда, так что делай, что я сказал. Потом, когда все это кончится, я спрошу твоего мнения обо всем на свете, но не сейчас.

Что-то приятно завибрировало внутри Марианны, что-то, чему нравилось, когда с ней говорят властно. Она сказала себе, что надо будет разобраться в этом внимательнее, потом, когда будет время. А пока она просто ответила Белому:

— Хорошо.

Это было больше часа назад, трое волков ждали ее, спрятавшись в канаве на обочине шоссе, и сидели тихо-тихо, она была почти уверена, что они уснули.

Это было больше часа назад, и Марианна начала думать, что никто никогда не ездит по этой дороге, разве что раз или два в неделю — времени хватит, чтобы умереть от голода и холода.

Когда Марианна уже решила, что разбудит волков и велит им придумать что-нибудь другое, чтобы выбраться отсюда, послышался шум. Негромкий шум мотора, и он приближался. Сначала ничего не было видно, потом сквозь туман отчетливо проступили два желтых круга, похожих на глаза насекомого.

— Машина! Машина! — прокричала она волкам, которых не видела. Она от души надеялась, что они ее слышат.

Марианна встала посреди дороги, пытаясь выглядеть одновременно беззащитной и сексуальной, это было нелегко, она задумалась, и в голову пришел образ Джессики Лэнг в «Кинг-Конге» Джона Гиллермина: она замерзла, она была одна, ей грозило что-то страшное, и она готова была подарить свое тело тому, кто ее спасет.

Пока приближалась машина, маленькая, черная, трескучая, она вертелась так и этак, пытаясь соответствовать своему мысленному образу. Поравнявшись с ней, машина притормозила. Внутри сидел мужчина с недовольным видом, а с заднего сиденья смотрели два любопытных личика в обрамлении светлых, почти золотистых волос: дети.