„Язева нужно наказать, но в партии оставить".

„Он заслуживает сурового наказания, но в партии можно оставить".

Оживает Кедрова: „Горком не напрасно вернул дело Язева. И мне грозили здесь чуть ли не исключением. Считаю, что партбюро допустило ошибку. На Язева нужно наложить взыскание, но из партии не исключать".

И все-таки это считанные голоса. Большинство же неколебимо. Расценивает жест горкома как пустую формальность? Все тот же праведный гнев, все те же убийственные определения. Плюс свеженькие доказательства аполитичности Язева. „Свое выступление начал не с партийных решений, а с арабских сказок!“.

И Кедрова уличена: „удивляет поведение Кедровой, которая прошлый раз голосовала за исключение, а теперь призывает за оставление его в партии".

Читаешь — и поневоле вспоминаешь хрестоматийное „гвозди бы делать из этих людей". Понаделали. Но гвозди же кто-то должен вколачивать. А эти — сами вбиваются. Или это тяжелый молот „мы“ бьет каждого по головке, одним ударом вгоняя в крышку гроба для еще полуживого „товарища"?

За исключение Язева голосует 111 партийцев. Против — 46. И три воздержавшихся. Эти что — смущены сомнениями партколлегии? Или собственными? Кто знает... Но благодаря им ситуация не выглядит так беспросветно.

Если забыть, что на дворе — 1948-й.

Еще один памятный год в нескучной нашей летописи.

На повестке дня у партии — притупление бдительности. Повсеместное всепроникающее притупление. Не спит обком, но враг коварен. Вот и в пединституте пролез в партию бывший троцкист, некий Сизов. Нашли убежище — высшую школу.

18 мая 1948 года бюро Новосибирского обкома партии исключает Язева из своих рядов. Услужливые охотники преподнесли бюро еще одну пожелтевшую газетку — „Рабочий путь", орган Омского Губкома, за 1925-й год.

В газетке опубликовано совсем маленькое письмо.

Двадцать строк, а не затерялись в многолетнем хламе отработавших свое газет.

Такие письма не горят — как и великие рукописи?

„Письмо в редакцию.

Гражданин редактор, благоволите поместить в вашей газете нижеследующее:

С 1917 — 1919 г. я состоял членом п. С.Р. В 1918 г. я был избран земским собранием председателем Татарской уездной управы, в должности каковой был до прихода советской власти. В этот период я был свидетелем политической борьбы в Сибири, закончившейся черной реакцией колчаковщины. Это убедило меня в бесцельности борьбы против советской власти, и я стал горячим сторонником последней.

С 1919 г. я порвал с п. С.Р. и с тех пор ничего общего с ней не имею.

В настоящее время занимаюсь исключительно учебой и научной деятельностью".

И подпись — черным по белому — „И.Язев".

Что уж там говорил на бюро Иван Наумович, как отмывался от свинцовой „нетленки" — неведомо. Может, уж и не тщился оправдываться, придавленный тяжестью газетного металла.

А бюро обкома, поругав и себя за притупившуюся бдительность, приняло суровое решение и по пединституту и по НИВИТу, повелев проработать документ во всех партийных организациях.

И 20 мая года того же партийцы НИВИТа сходятся на закрытое собрание. С Язевым ясно. Берутся за тех, кто голосовал против его исключения. Вот уж где вопиющая потеря бдительности! Обрушиваются и на секретаря партбюро — как он ни усердствовал, а выговора не избежал. „За благодушие, успокоенность", отчего и произошла в НИВИТе „засоренность кадров".

Срываются все и всяческие маски. Вскрываются леденящие душу факты:

слушательница Козлова — баптист, а ей ставят зачет по курсу основ марксизма-ленинизма,

преподаватель Гадевальт занимает позицию неизменного критика наших недостатков (подразумевается, видимо, „наши достижения" или „наши трудности", — З.И.),

в 47-м году арестованы три слушателя, которые пытались организовать группы по борьбе с советской властью,

имеют случаи хождения слушателей в церковь, крещение...

Понеслось. Уже называя Язева „проходимцем", кидаются друг на друга. „Почему отмалчивается начальник института?". „Критика секретаря партбюро слишком мягкая". „Авдохин, старый член партии, дезориентирует молодых своими выступлениями"... А ты : !... А ты сам!...

И, конечно, Кедрова в центре внимания. „Верный защитник проходимца". „Рупор эсеров". „Можно ли ей доверять воспитание молодежи?". „Наша организация должна заняться Кедровой". „Кедрову надо из института убрать!".

В общем, поговорили. И, конечно, одобрили решение бюро обкома „о необходимости повышения бдительности и большевистской непримиримости в борьбе за чистоту рядов".

И поручили партбюро „рассмотреть поведение коммуниста Кедровой".

Кто следующий? Стоит только начать. „Мы должны вспомнить клятву товарища Сталина на могиле Ленина и искоренить всех врагов".

Искореняют, искореняют, а они не переводятся.

В 48-м звезды-покровительницы совсем отвернулись от астронома Язева. Только ли от него?

Печально памятная августовская сессия Академии сельскохозяйственных наук имени Ленина. „О положении в биологической науке".

Что до нее вузу, готовящему инженеров транспорта? Увы! Общество устроено так, что теряет себя без путеводных решений. Ориентироваться по звездам — крест единиц, массы приводятся в действие состояниями земных светил.

Не знаю, обсуждали ли материалы васхниловской сессии балерины или милиционеры, но уж преподавателям высшей школы, независимо от профессиональной ориентации, наверняка пришлось и осуждать, и одобрять.

Два года назад опубликован главный труд И.Н. Язева. Но разгромная рецензия на него появилась в седьмом номере „Вестника высшей школы" за 1948-й. Профессор НИИГАиКа В.Попов называет свою зубодробительную статью в духе времени — „Об „откровениях" профессора Язева".

Вот уж где стиль, „созвучный эпохе"! Ни анализа, ни доказательств — ярлыки в изобилии. „Арифметические манипуляции... пользуясь кабалистической методикой... эта формула хорошо известна каждому школьнику..."

И — типовое заключение:

„Автор настоящей заметки не является астрономом, но ему известны великолепные достижения советских астрономов. На фоне этих достижений „труды" проф. Язева выглядят особенно уродливо. Опубликование таких „трудов" в ученых записках высшего учебного заведения нельзя оценивать иначе, как возмутительный факт дискредитации советской науки".

Ни больше — ни меньше. Как возмущенный отзыв рабочего о музыке Шостаковича. Или — доярки — о стихах Ахматовой.

Заказное убийство? (По нынешней терминологии). Едва ли когда-нибудь это станет известно. Но излишне говорить, на какую благодатную почву в НИВИТе пала „заметка" Попова.

2 сентября 1948 года. Заседание партбюро НИВИТа. Посвящается статье Попова. Точнее — публикации „откровений" профессора Язева в институтском издании. Ищут виноватых. Оправдываются. Спешат отмежеваться.

Равцов: Когда Язев был начальником НИСа, я не знал, какие работы печатаются в типографии. Работа Язева институтом не распространялась. Язеву было выдано 100 экземпляров, которые он и разослал в разные места.

Гельский: Работа Язева на редакционном совете не обсуждалась, и помещение в ней фамилий редакционного совета является подлогом.

Терехин: Статья Попова совершенно правильная. Вина партбюро, что оно никогда не интересовалось работой редакционного совета.

Противоречат друг другу. Один говорит — „не обсуждалась", другой — упрекает тот же редакционный совет все за того же Сенеку:

Пупынин: На заседании редакционного совета шло голосование по поводу эпиграфа к работе Язева. Против голосовал только представитель партбюро института.

Кравский: Редакционный совет допустил политическую слепоту, не послав работу Язева на рецензию специалистов.

Причем тут политическая слепота, когда речь о движении земного полюса? Ну да уж, одно к одному, А двигатель тот же: страх за себя, ужас перед пропастью, до которой — один толчок.