Резкость застала врасплох последние частицы дня.

— Не пиши мое имя на этом. Если так хочется показать остальным, назови кем-нибудь другим.

— Но кем? Чем? — спросил в замешательстве художник. — Ведь больше ничто так не выглядит.

— Тогда спрячь, погреби под прочими картинами, никому не показывай, сожги.

— Но это же другой лик Господа, — сказал художник. — Господа в звере и в человеке, в упадке, в грехопадении.

Растворяясь в сумраке, натурщик не терял четкости речи.

— Древний царь, — подумал он, бросив мысль на прощание, и ее завиток снял боль с висков художника. Тот опустил руки и взглянул на испятнанные пальцы, словно сопоставлял тьму пигмента с той, что росла в комнате.

— Назову Навуходоносором, — тихо окликнул он так, как говорят с дверью, навсегда закрывшейся за ушедшим возлюбленным, как говорят с бегущим отсутствием прежде пристального слушателя.

Картина стала одной из величайших работ Уильяма Блейка.

Старая стрела забывала. Воздух стесал ее дотонка — столько жестоких приземлений, столько направлений. Она парила по времени и пространству, сражала одних и спасала других. Лук же оставался постоянным и живым. Его бордово-черный изгиб был из плоти и костей духовной женщины — жрицы, рожденной в Ворре. Она сказала супругу, как разъять и переиначить ее плоть. Разделить и остругать длинные кости, перераспределить их силу и текстуру, как перехватить их щепки волокнами мышц и натянуть — жилами и кожей. Теперь великий Ворр и все, что обитало в нем, следили, как подлесок расступается и меж деревьев скользит лук, уворачиваясь от свисающих лиан.

Любой человек увидел бы лишь летящие сами по себе лук и стрелу, но в руках их держал Цунгали: истребитель людей, воин Истинного Народа. Тот, кто возглавил Имущественные Войны. Тот, кто выследил английского лучника Уильямса и в итоге погиб от рук чудовища Сидруса. В эти дни Цунгали был призраком. Им он сделался после стычки в этом самом лесу, но те мгновения уже потускнели в разуме, удалились, ведь у привидений короткая память. У них есть лишь одна цель, а целью Цунгали стало найти истинное назначение усталой последней стрелы.

Ныне он странствовал с духом деда, который довел его сюда и подталкивал дальше. Их окольный путь лежал через Ворр. Занимал много месяцев. Цунгали пускал вперед стрелу, и за нею они следовали туда, куда не ступала нога ни человека, ни даже привидения. Теперь она вывела их на опушку.

Перед очередным выстрелом дед Цунгали остановился. Сел с одышкой на низкий камень. Цунгали чувствовал, как он растворяется, и обернулся к древнему старику, ставшему, как он, лишь дуновением прошлой жизни. Затем предок призвал сильный шепот и снова заговорил.

— Внук, мы исполнили свой долг, и теперь я останусь. Последняя часть пути — за тобой одним.

Внук не спорил. Он склонился и обнял великого духа, так много для него значившего. Древний старик поблек в объятьях. Едва виднелся в пестром солнечном свете, истекающем зеленой смолой. Цунгали отвернулся, положил стрелу на тетиву и изогнул лук. Вновь пустил ее в полет и почувствовал сопротивление расставания, когда покинул Ворр навсегда.

Лес не признавал и не хотел людей, вторгавшихся в его необъятность. И любого нарушителя ожидало страшное истирание памяти. В Ворре существовали собственное время, собственный климат и собственное сознание. Он был древним еще до того, как Адам приобрел очертания в разуме Бога. И потому не желал иметь дел с этим докучливым родом. Сказочные чудовища и привидения, допускавшиеся в его ядро, имели цель и функцию, что шли вразрез с мечтами и устремлениями человечества. И любая форма жизни под защитой леса таила в еще большей степени те же естественные недоверие и подозрение к homo sapiens, что можно видеть всюду на Земле.

Днями и ночами Цунгали стрелял и следовал за стрелой. Каждый полет и каждая запинка заводили все дальше и дальше от тени Ворра. Он двигался на юг, и овладевала им великая усталость.

Он понял, что путешествие подходит к концу, потому что лук елозил в хватке, тянулся к своей судьбе. Поздним вечером Цунгали прошел через деревню. Медовый камень простых жилищ даже после заката хранил теплое свечение солнца. Ископаемое упрямство мало-помалу отпускало изнутри камня жар дня. Лук просветлел в тепле, дергаясь и указывая вперед.

Когда пала ночь, лук завел Цунгали в озаренные звездами поля за окраиной деревеньки. Здесь он снова нашел белую стрелу. Вместе с ней они ждали, когда выйдет луна, поздняя и торжественная, видом раздутая и напыщенная. Пока в лунном сиянии плясали мотыльки, Цунгали отправил стрелу в последний полет — высоко в сторону моря — и последовал по ее траектории навстречу рассвету и океаническому реву побережья.