Измаил знал, что не похож ни на одно из встреченных существ. Он один-одинешенек в этом зыбком, неопределенном мире. Молодой человек с лицом древним, как грех. Операция Небсуила не убрала уникальность, лишь замаскировала для других. Второй глаз стал бутафорией. Он был, и был жив, но не связан с мозгом. Людям нипочем не понять силу, которую даровало единственное око. Его зрение — не вывернутая рогатка, как у них. Из-за злой шутки творения их оптические нервы перехлестывались: правый глаз присоединялся к левому полушарию, левый глаз — к правому полушарию. У него не было такой путаницы. Только единая ясность, прямая линия от зрения к нерассеченному разуму.
Буря надвигалась, вспышки мчались через деревья навстречу затаившемуся городу, нависали и наползали на Эссенвальдский собор, возведенный по образу Кельнского — меньше размером, но в этом окружении столь же внушительный. В окне промелькнуло отражение Измаила. За тонким стеклом раскатилось первое бормотание грома, и теплый ухмыляющийся ветер тряхнул с призрачным трепетом бледный эвкалипт.
Измаил знал, чем он не был, но не чем был. В Ворр он вошел, так как все знали, что там проживают другие одноглазые существа. Впрочем, к счастью, он не состоит в родстве с так называемыми антропофагами — коренастыми людоедскими кошмарами, рыскавшими по бесконечной чаще. Измаил уже встречался и жил с мужчинами, женщинами, чудовищами, машинами, животными, привидениями и чем-то средним между ними, но знал, что явно не является никем из них. Все вокруг ведало свою родословную. Понимало свое место в мире. Лес и город представляли собой упорядоченные карты межпоколенческой организации, где все знало свое положение и релевантность в пищевой цепи. Он же находился за пределами.
Ошеломительный масштаб потребности Сирены начинал удушать. Выживание в Ворре подарило вкус испытания, потребность в риске, и они казались единственным инструментом, чтобы раскопать свое неведомое происхождение. Здесь же поговорить о себе было не с кем. Хотелось проведать Родичей, но Измаил не рвался в дом номер 4 по Кюлер-Бруннен из страха, что придется свидеться с Гертрудой. Он начинал поистине презирать мелочность быта и отсутствие цели своего существования, которая, как верил Измаил, ему нужна. А все эти люди настолько проникнуты неизбежностью, настолько заперты в уюте своих семей, что влачат плоскую механическую жизнь. Его происхождение должно быть куда более экзотичным и динамичным. Он уникален, и жизнь у него должна быть под стать.
Однако он собирал байки о другой форме жизни, якобы укрытой в Ворре. Их называли Былыми. Больше всего об этих неуловимых сущностях ведал Небсуил, но его знание запятнали опаска и подозрение. Во время выздоровления после операции Измаил кое-что вычитал в доме старого колдуна об их мифологии и встречах с ними. Но в богатой библиотеке старика нашлось больше картинок, чем слов. Всякий раз, стоило Измаилу поднять тему, Небсуил ворчал и занимал позицию осторожной неприязни. Его орбиту отрицаний покинуло всего несколько простейших фактов. Так Измаил узнал, что, согласно легендам, Былые — это ангелы, ниспосланные Богом на Землю стеречь древо познания в Эдемском саду. А когда Адам совершил первый грех, Бог разгневался из-за их презренной неудачи. Отвернулся от них и позабыл.
За века отчаяния они выродились или запустили себя, предавшись беспутному разложению. Преображаясь обликом и смыслом, стараясь умереть или стать ничем. На некоторых иллюстрациях в книгах они изображались в перьях. Кора и сучья под кожей, узлистые лозы и шипы — в мехе и волосах. Что Небсуил все-таки выдал, так это что среди них не найти двух одинаковых. Отчасти проклятие изгнания подразумевало, что они остаются в одиночестве и разными путями все более отчуждаются друг от друга. Общим было лишь их желание сгинуть. Спрятаться в дичайшей глуши Ворра, а порою зарыться под землю в тщетной надежде, что сон выльется в спячку, а спячка поторопит смерть.
В другом конце библиотеки вошла Сирена. Она всмотрелась в задумчивую фигуру у окна, пытаясь прочитать контуры и глубины его уникального тела и непостижимой странности. Его колебания между страстью и отдаленностью. Она не знала и не умела предсказать реакции их обоих друг на друга, вечно склонявшиеся и скакавшие меж пышной экзотикой и припадками меланхолии.