Девушка совсем застыдилась и скользнула на место Наримана, потому что уже другие пассажиры стали обращать на них внимание. Она поискала глазами, куда пристроить черную дорожную сумку, но не нашла места. Тогда Нариман забрал у нее багаж и ловко втиснул на сетчатую полку над окном. Получилось легко и естественно, что очень удивило и даже слегка пощекотало самолюбие парня. Одну руку он положил на спинку кресла, в которое вжалась девушка, другой ухватился за металлический поручень, проходящий через весь автобус. Глаза не отрывались от гор, а телом он прикрывал девушку от нескромных взоров, словно ревнуя к пассажирам. Теперь он снова торчал столбом один на весь салон.

Девушка была очень благодарна своему попутчику за то, что он уступил ей свое место и так надежно прикрыл от других, иначе ей пришлось бы стоять в проходе, на виду у всего автобуса. Но она старалась не показать своей признательности и сидела тихо, полуотвернув лицо и глядя в окно.

Толстуха задремала, уронив голову на мощную грудь. Дальше молчать было совсем уж неловко, и Нариман спросил:

— Куда вы едете, сестренка?

Его не столько интересовало, куда держит путь случайная пассажирка, сколько требовалось разрядить напряженное и затянувшееся молчание.

Большие, как пиалы, глаза его соседки на миг поднялись с непонятным испугом и тут же опустились.

— В Нартас, — тихо ответила она и натянулась, как струна, ожидая новых вопросов, готовая ответить на них, чтобы хоть этим выразить ему признательность.

Но он молчал. Бывает, чуть зазолотится огонек в очаге, но нет ветерка, чтобы раздуть его, и он прячется под коркой золы. Так и между двумя людьми не получится разговора, если нет ветра непринужденности. Гаснет беседа, не хочет ярко гореть.

— А вы сами? — еле слышно спросила девушка.

— Что я?

— Куда едете? — И она слабо улыбнулась.

— Ах, да! Я сам… Еду в город Карасай, — сказал он ее затылку, перевел дыхание и тут же ощутил еле слышный аромат, идущий от волнистых черных волос. — А вы учитесь, да?

— Я? — удивилась девушка.

— Вы! — И он рассмеялся. — Именно вы!

— Учусь. — Она чуть заметно кивнула головой. — В десятом.

«Может, и не врет. Может, так оно и есть. Слишком уж юна, — подумал Нариман, но тут же вспомнил, что сейчас у выпускников школ горячая пора государственных экзаменов, а девушка разъезжает по дорогам в автобусах междугородных рейсов. — Врет. Конечно, врет. И аксакал сказал, что дочь опаздывает на работу».

— Простите, как вас зовут?

— Марзия.

— Имя редкое, но красивое. Вы, наверно, родились где-то рядом с эдемом.

— Но вы не сказали, как зовут вас.

— Ах, да! Меня зовут Нариман.

В это время шофер дал оглушительный и долгий сигнал: какой-то всадник не давал автобусу проехать. Люди, которые дремали, укачанные дорогой, испуганно вскинули головы. Всадник, видимо, был табунщиком. Судя по тому, что он ехал по самой середине дороги, не обращая внимания на автобус, он успел приложиться к бутылке. А может, захмелел от кумыса.

Голова табунщика была обрита. Шофер, поравнявшись с ним, высунулся из кабинки и крикнул:

— Эй, гололобый! Давай наперегонки?!

Тот даже не оглянулся, не кивнул, а тут же дал коню шенкеля и бросил скакуна вперед, с места в галоп, сразу оставив машину позади. Тут уж пассажиры не выдержали. Одни кричали:

— Догоним! Жми на газ!!

Другие рассудительно пытались охладить разгоряченные умы:

— Бросьте! Что за озорство в пути! С сумасшедшим связаться — самому дураком стать! Перестаньте!!

Но шофер оказался азартным. Он прибавил скорость, догнал всадника и оставил его в облаке переработанного газа. Гнедой зафыркал, вскидывая голову, глаза его казались измученными, когда он стал отставать от автобуса. Жирный конь, гладкий, трудно бежит. «Бритоголового хозяина благодари», — подумал Нариман. Довольные пассажиры жарко обсуждали происшествие, развеселились, дразнили бритого. А тот тоже смеялся, поглаживая усы и глядя вслед уходящей машине. «Хвастун, вроде Каражана», — с неприязнью подумала Марзия.

От веселого шума проснулась и толстуха. Она достала из авоськи, стоявшей у ее тумбообразных ног, яйца, помидоры, хлеб и начала есть. От еды ей стало жарко, и она снова принялась обмахивать лицо газетой. Солнце еще только поднялось, а уже чувствовался зной. Марзия сняла свою красную кофту. Теперь, когда на ней осталось только легкое платье без рукавов, отчетливо обрисовывались ее тугие, круглые груди, натянувшие тонкую ткань.

Нариман отвел глаза в сторону. Он вспомнил своих одноклассниц, тоненьких и худеньких, с едва обозначившейся грудью. «Однако, — подумал, — быстро созревают нынешние девушки». Теперь он не отрываясь смотрел в окно.