Дашка – это подруга. У которой, к тридцати трём годам, обожаемый муж-подкаблучник и двое детей.

Савушкин давит, поймав мой настрой:

- Или ты притворялась, чтобы только понравиться мне?

А я вспоминаю фильм «Экипаж». Не ту несусветную муть, которую сняли недавно. А тот, старый фильм. Где стюардесса Тамара сказала герою Филатову: «Как же ты не понимаешь? Ведь всем женщинам нужно одно».

Вспоминаю себя двадцатишестилетнюю. Влюблённую по уши в Ромку! Да я бы сказала тогда, что угодно, лишь бы его получить. Но верила, дура, что время изменит его нерушимые взгляды. О том, что «брак – это зло». И «зачем вмешивать в свои отношения государство»? О том, что «дети – обуза». Зачем «портить наш гармоничный союз»?

- Юлааа, ну, Юлаа, ну скажи что-нибудь? – вопрошает, присев передо мной на корточки. А глаза голубые, как небо! С надеждой глядят на меня.

Он берёт мои руки в свои:

- Ведь нам хорошо вместе, да?

Я киваю, боясь, что расплачусь.

- Ну, а чё? – произносит. И в этом коротком «а чё?» я отчётливо слышу: «А чё тебе надо?».

Мне надо всё сразу! Фату и фотографа. Кольцо, не в пупок, а на палец. Ребёнка с такими глазами, как у него.

Я вдруг так явственно вижу себя с малышом на руках. И становится больно! Отняв свои руки, бросаю короткое ёмкое слово. И в нём заключается суть:

- Всё.

Вот и всё. Он встаёт и уходит на кухню. Там долго и яростно делает чай. Я кидаю в распахнутый «рот» чемодана обновку. Дорогое бельё. Покупала для Ромки. Хотела его соблазнить! Вынимаю. Решаю оставить на память. Зачем мне такое теперь?

По марту не скажешь, что он из весенних. Слякоть и грязь под ногами. Слякоть и грязь на душе! А я с чемоданом и клеткой стою, жду такси. Попугай с «редким» именем Кеша, наш общий питомец, шуршит в глубине, под завесой из ткани. С трудом умудрилась его отобрать.

- Юль, вообще-то это я покупал Иннокентия! – воспрепятствовал Ромик.

- Вообще-то, ты мне его подарил, - напомнила я.

Какаду изумительно редкого цвета. Я назвала его «брызги шампанского». А когда он болтает, на макушке вздымает большой гребешок.

- Но я тоже к нему привык! – нахохлился Савушкин. Отчего стал и сам походить на пернатого.

Знаю я, чем его покорил Иннокентий! Ромка долго учил его фразе. А после – гордился, когда попугай наконец-то пропел:

- Ррома хорроший! – и так всякий раз.

- Можешь брать его на выходные, - объявила, достав их кухонной стены небольшое парео.

И уже собиралась набросить на клетку, как вдруг:

- Ррома хорроший! – польстил ему Кеша.

- Ну, вот, - оживился Роман.

- Ничего, отвыкнет, - равнодушно ответила я, и укрыла болтливую птицу.

Но Савушкин быстро не сдался, поплёлся за мной в коридор.

- Юль, ты вообще поступаешь, как стерва.

- Чего это? – я распрямилась, ища в настенном шкафу, свой берет.

Столько вещей накопилось! Придётся не раз возвратиться сюда.

- А того! – Ромик встал в позу, давя своей мощью, - Это ты обманула меня! Я тебе сразу сказал всё, как есть. Мне перед тобой не в чем оправдываться.

- Так я и не жду оправданий, - ответила я и напялила шапку.

Пальто застегнула, и волосы вынула из-под воротника:

- Просто наши дороги расходятся.

- Вот так, значит, просто? – посетовал он.

«Нет, не просто! Ой, как не просто!», - подумала я, отвергая потребность обнять, прислониться, вдохнуть его запах. Ага! А дальше последует секс, «на прощание». И я не сдержусь, и останусь. Нет, всё! Решено.

- Мне 33, Ром, - повторила опять, - У меня не так много времени.

- Юль, это просто гормоны. Борись! – он коснулся меня.

Я отпрянула:

- Нет, я устала бороться. Ты не хочешь, не надо. А я…

- А ты, значит, хочешь? Детей? Вот эту всю хрень? Чтобы сиськи до пояса, плач по ночам. Может ты кандидата нашла? – он прищурился, глядя в большом коридорном зеркале в глаза моему отражению.

- Нет, - я отвергла гипотезу, - Но найду.

Савушкин выдвинул челюсть вперёд. Даже так, не утратив харизмы.

- Ну, удачного поиска! Если тупые инстинкты важнее любви, - произнёс он, вдобавок, - Значит, ты никогда не любила меня.

Я поправила узел на ярком шарфе:

- А ты? Ты любил? Если тупые принципы для тебя оказались дороже?

Он не ответил, любил, или нет. И молчание – вовсе не признак согласия. Не в этом конкретном случае…

Такси подъезжает. Я залажу в машину. И уже не могу сдержать слёз. В клетке рядом со мной Иннокентий опять восклицает:

- Ррома хорроший!

- Да заткнись ты уже, - пихаю его. И, плотнее закутав клетушку, вынимаю из сумки платок.

- Такой красивый, а плачешь? – вздыхает водитель. Добрый мужчина с заросшим лицом, на котором остались глаза. Даже лоб скрыт под кепкой.