- Это здорово, - сложив ногу на ногу, я приготовилась слушать.

После недолгой настройки гитары, струны рождают свой первый аккорд. И я, будто вспомнив, ловлю этот жест. Наблюдаю, как руки с красивыми, длинными пальцами, одновременно крепко и нежно сжимают гитарный изгиб.

- Су конфессо аморе мио,

Ю нон сою ру соло лууунико,

Лай наскосто нел куотре тууо,

Уна сториа ирунаааймилиии…

Его голос звучит, как во сне. А я всё смотрю и смотрю на движение пальцев вдоль плотно натянутых струн. И боюсь! Не хочу посмотреть ему прямо в лицо. Ведь по голосу… это не он. Челентано! Это - сам итальянский маэстро, поёт для меня.

Борясь с искушением это проверить, я закрываю глаза. И сижу так до тех пор, пока «А перке?» не кончается.

- Боже, - шепчу, не скрывая восторга, - Это было потрясно!

- Спасибо, - волшебство его пения рассеялось, но голос ещё продолжает звучать у меня в голове.

- Ты так круто поёшь, - продолжаю хвалить, - С таким вокалом тебе нужно солировать!

Паша смущается, прижимает гитару, как щит:

- Микрофон – не моё, я люблю оставаться в тени.

- Ну, и зря! – говорю, - Такой голос грех прятать.

Он усмехается:

- Я и не прячу! Стас поёт под фанеру. Мою.

- Подожди, - я пытаюсь осмыслить, - Стас – это…

- Это наш вокалист.

«С которым спала моя Лёля», - чуть-чуть не роняю.

- И он поёт твоим голосом? – отчего-то мне даже смешно.

Пашка кивает. И какая-то гордость видна в его серых глазах.

- Вы прямо как группа «Мираж», но только в мужском исполнении.

- А я – Маргарита Суханкина? Или как там её? – он смеётся.

Ловлю его взгляд:

- Спой ещё что-нибудь.

Мне не терпится выложить Лёле всю правду о том, что певец у неё безголосый! Но это потом. А пока…

Наслаждаюсь божественным Пашкиным голосом. С хрипотцой и душевным надрывом, он тянет:

- Мояяя любоооовь,

Тебя мне не увииидеть, неет!

С тобоой мне неее расстааться, нет!

И у меня по щекам бегут слёзы…

Вечер кончается быстро. Снаружи темно. И Паша намерен меня проводить. Наш город совсем не такой многолюдный, как та же Москва. Метро у нас нет. Но ездят трамваи.

Заворожённая голосом Паши, я внезапно меняю своё отношение. Он больше не кажется мне заурядным! С ним как-то легко, интересно. И то, как он смотрит… Я всем своим женским нутром ощущаю его интерес.

Опять же, галантный. Пальто подаёт.

- Спасибо, - пытаюсь нащупать рукав.

И в этот момент он едва не роняет одёжку. Смартфон, надрываясь, звонит на столе. Паша, накинув пальто мне на плечи, спешит его взять.

- Извини, - говорит, и ныряет на кухню.

Я продолжаю наматывать шарфик на шею. И слышу, как он отвечает взволнованно:

- Да!

Далее следует ряд междометий, по которым почти невозможно понять, о чём речь:

- Нет! Да… Зачем? Не надо! Нет… Я же сказал, не сейчас…

Когда он выходит, спешу уточнить:

- Твоя девушка?

- Что? – он растерян, - Нет, мать.

- Аааа, - я с пониманием киваю. Уж мне ли не знать, как бывают настойчивы мамы.

- Хотела зайти. Запретил!

- Строго ты с ней, - улыбаюсь.

Вот я бы своей не смогла ничего запретить. Мне проще кивнуть, или впасть в несознанку.

Он доезжает со мной до моей остановки. И я вспоминаю, как в институте каталась с парнями до самой конечной. Проезжала свою, потому, что сосалась в углу на сидении…

В этот раз мы ведём себя сдержано. Оба – взрослые люди! Его губы лишь раз, в неумелой попытке нащупать мои, упираются в щёку.

- Спасибо за вечер, - говорю, и хочу повторить.

Паша на фоне вечернего города даже красив. Я жалею, что думала плохо. Всё-таки Савушкин меня избаловал! Ведь не во внешности дело! Вот человек, например мебель строгает и песни поёт. А что умеет Савушкин? Просиживать зад на диване? Гнуть пальцы веером, пропиарив очередной неудачный проект.

Мама в дверях учиняет допрос:

- Ну, и где ты была?

- Ты же знаешь, с подругами вместе сидели в кафешке, - говорю, вспоминая, что нужно «открыть глаза» Лёльке на этого Стаса «Костюшкина».

Мама, принюхавшись, хмыкает:

- А почему пахнет мужскими духами?

«Вот ведь шпион недоделанный», - думаю я.

- Да у Лёлика новый парфюм.

- Угу, - не размыкая губ, издаёт она звук. Типа: «Так я и поверила».

Хочу ей напомнить, что взрослая. Но в этот момент Иннокентий кричит:

- Порррожняк! Порррожняк!

Вот и ещё одно слово, которому Ромик его научил.

Мама вздыхает:

- Лучше бы вы хомячка завели, от него шума меньше.

- Я попугаев люблю, - говорю.

Я ведь с детства мечтала иметь какаду. Только мама всегда была против.

Вот уже и середина марта. А мы с Пашей встречаемся. Ну, как встречаемся… Я прихожу, чтобы послушать, как он поёт. Я влюблена! Не в него самого. В его голос. В его руки. И частенько себе представляю, как вместо гитары, он ласкает меня…