— Кричи, сука!
Я ударил еще, со всей силы, так, что она стукнулась лбом об батарею и вскрикнула. Наконец-то…
Голова раскалывалась. Неудивительно после того, как Надька приложила меня затылком о бордюр. Я провел ладонью в том месте, где была рана, и вздрогнул. Казалось, что в черепе была вмятина. Глубокая, насколько я мог судить на ощупь. А после я посмотрел на руки. На них не осталось крови. Она уже давно засохла. Кожа была бледная, ногти и кончики пальцев начинали синеть. Я попытался нащупать пульс, но не смог. Будто бы перестал быть живым. Неконтролируемая злоба вновь захватила разум. Я схватил со стола первое, что попалось под руку — бронзовую статуэтку кошки — и снова ударил ей свою бывшую. Куда попало — по плечу. Куда угодно, лишь бы не по голове. Надя должна была остаться в сознании. Я хотел, чтобы она страдала. Долго и много. Она жалобно, но так сладко простонала и упала на пол, хватаясь за ушибленное место.
Я подошел к ней, не в силах сдержать ухмылки на лице. Скалился так, что сводило скулы, но почему-то просто не мог перестать это делать. Я схватил Надежду за шкирку, за горловину убогого драного свитера, и хотел было заставить подняться на ноги. Но вдруг понял, что валяющейся на полу и глядящей на меня огромными мокрыми глазами она выглядит куда соблазнительнее. И я пнул ее в живот ногой, заставляя выглядеть еще более жалкой.
Но эта дрянь все равно не кричала и не молила о пощаде. Она принимала все удары так, будто заслужила их в полной мере. Нет уж, дорогая, так не пойдет.
— Ты же меня хочешь? Я знаю, что хочешь!
Я дернул ее за пояс потрепанных джинсов, рывком оторвав пуговицу и заставляя разойтись молнию, а затем стянул брюки вместе с бельем. Трудно было делать это одной рукой. Вторая почему-то не двигалась. Ей будто что-то мешало. Хорошо, видать, эта сука меня головой приложила. Ну ничего, мне хватит и одной, чтобы как следует наказать эту рыжую тварь.
— Ты меня хочешь, я знаю. Только вот беда — я тебя не хочу. Зато хочет она…
Я, все так же безумно улыбаясь, покрутил перед ее лицом бронзовой статуэткой, тяжелой, холодной и непропорционально вытянутой. Такие стояли на каждом прилавке в сувенирных магазинах лет пятнадцать назад. Неудивительно, что этот хлам завалялся у нее дома. А Надя лишь смотрела на меня жалобно и виновато своими мокрыми глазами, надеясь, что я этого не сделаю. Глупая…
Я встал коленями на ее ноги, прижав те к полу, и грубо ткнул в ее промежность статуэткой. Промахнулся… вот же досада! Я не мог сдержать смех, вырывающийся из груди, глядя, как она корчится на полу от боли. Острые бронзовые ушки воткнулись в нежные складки, разодрав в кровь. Вот и смазка! Теперь я медленно и уже осторожно вставил в нее этот предмет псевдоискусства и почувствовал, как возбуждение разливается горячей волной внизу живота. Меня и правда возбуждало это странное действо. Надя не сопротивлялась, видимо, понимала, что от этого будет только хуже. Но я все равно наслаждался процессом, проталкивая статуэтку все глубже в ее кровоточащую вагину и слушая глухие жалобные стоны своей бывшей.
Я резко, без жалости двигал статуэткой внутри нее и чувствовал, как напряжение внизу живота нарастает. Голова уже начала кружится от возбуждения. И если за несколько минут до этого я не хотел Надю, то теперь вставший член свидетельствовал об обратном. Но я не мог опуститься до того, чтобы валяться с этой голодранкой на полу в ее халупе. Пусть лучше поработает языком.
Я встал перед ней. Штаны уже спущены. Когда это я успел? Мой член готов, в ожидании, когда она коснется его своими опухшими губами. Она взяла его трясущейся рукой, неловко покраснела, отвела взгляд и, зажмурившись, обхватила головку губами. Так осторожно и опасливо, что мне стало смешно, но слишком приятно, чтобы засмеяться в голос. Раньше она была категорически против орального секса, слишком гордая. А теперь вон, взяла в рот без всяких колебаний, как послушная сучка, и наяривает. Да ты, дорогая, просто скрывала от меня свои таланты!
Я застонал. От неожиданно открывшихся Надиных способностей оргазм накрыл меня необычайно быстро. Я даже не успел насладиться ее униженным видом и кончил, излившись ей на грудь. Успела вовремя вытащить изо рта, явно врала, сучка, что никогда не отсасывала.
И хоть я был не вполне доволен произошедшим, все же решил передохнуть. Да и от вида Надежды, перемазанной в моей сперме, внутри родилось нездоровое желание. Живот голодно заурчал. Я вдруг понял, что мы оба не ели минимум со вчерашнего дня. И если на бывшую мне было наплевать, то голодать самому желания не было. К тому же, чем еще не повод поиздеваться над моей благоверной? Взял со стола Надин мобильник и набрал номер знакомой пиццерии.
Не прошло и двух часов, как принесли пиццу. Горячую и ароматно благоухающую, с двойным сыром — как я люблю. Я-то люблю, а она нет. Видишь ли, у этой дуры непереносимость лактозы. Ишь ты какая неженка, дорогущую пиццу она жрать не хочет. Ну ничего, сегодня этот номер не пройдет. Съест как миленькая.
— Ты же знаешь, я не могу. Пожалуйста… — жалобно скулила она, когда я поставил на пол перед ней тарелку с двумя кусками. Посмотрел на Надежду с ухмылкой и отошел на кухню. Мне даже не пришлось ничего говорить. Как только Надя увидела меня с ножом в дверном проеме, то, пропищав сквозь зубы, принялась давиться куском пиццы, глотая ее почти не жуя.
Я вдохнул ароматный запах расплавленного сыра и откусил, затем еще. Но внезапно накатившая тошнота обломала весь кайф. Пришлось вернуть недоеденный кусок обратно в коробку. Видимо, последствия сотрясения. А с такой дырой в голове оно явно есть. Эта дрянь лишила меня возможности даже просто насладиться едой. Зато я мог вдоволь насладиться зрелищем, как ей давится она.
И как только Надя сунула в рот последний кусок, я удовлетворенно вдохнул и посмотрел в окно. Перед моим лицом двигались ноги… Прохожие шли по улице над нашими головами. А окна позволяли лицезреть лишь их обувь. Да, такой вид поневоле заставит почувствовать себя ничтожеством, опущенным ниже плинтуса в буквальном смысле, жалким… как она, моя дорогая Надежда, сидящая на полу.
Я достал сигарету и закурил, глядя на грязную обувку, мелькающую снаружи этого убогого жилища.