Пока кричишь — живет
Я что есть сил долбилась в окно с криком. От слез уже болели глаза. Болело и все остальное. Чертова пицца встала в желудке комом, и казалось, что в любой момент была готова вырваться наружу. Но мне было не до тошноты. Я не заметила, как Костя куда-то исчез, оставив от себя только едкий запах сигарет. Знает же, сволочь, что я не терплю этот запах, хоть и курила раньше. Я просто не могла упустить такой шанс, чтобы не позвать на помощь. И хоть окна находились ниже уровня глаз прохожих, крики то кто-то должен был услышать.
Но все было напрасно…
Костя появился так же внезапно, как и исчез. Стоило мне обернуться, как перед лицом тут же неестественно растянулась его безумная улыбка. Я лишь зарыдала громче и зажмурилась в ожидании наказания. А оно просто не могло не последовать.
Удар. Боль. Сбитое дыхание.
Его кулак врезался мне в солнечное сплетение. Так, что в глазах все поплыло. Я упала на колени в попытке вздохнуть, прижав свободную руку к животу. Но стоило мне сделать желанный вдох, как съеденная пицца полностью вернулась обратно. Я пыталась справится с позывами, сдержать рвоту, но от этого становилось только хуже. Болезненные спазмы, казалось, разрывали желудок на части.
И хоть это всецело было виной Кости, мне никогда еще не было так стыдно, я еще никогда не чувствовала себя такой униженной. Кусочки непереваренной пищи растекались по полу, застревали в волосах, пытались найти путь наружу через нос, вызывая своим видом все новые и новые спазмы. А рука, по прежнему прикованная наручниками к стояку отопления, только добавляла проблем.
Я лишь раз подняла взгляд на Костю в надежде, что он хотя бы даст мне воды, но увидев его веселую ухмылку, поняла, что это безнадежно. И только когда желудок наконец успокоился, точнее сказать, в нем ничего не осталось, я снова посмотрела на своего тюремщика.
— Воды… умоляю! Дай мне воды…
Какое-то время Костя все так же сидел на столе, прожигая меня взглядом. Я уже успела потерять надежду. Но он все же встал, брезгливо подошел ко мне, с отвращением обходя бывшее содержимое моего желудка, растекающееся по полу, и отстегнул наручники от трубы.
Он грубо дернул меня за шкирку, как какого-то облезлого котенка, и потащил в ванную, с отвращением фыркая.
Я и правда была отвратительна. Я была противна сама себе. Костя толкнул меня в сторону ванны. Так сильно, что я не удержалась на ногах и приземлилась ребрами прямо на чугунный бортик. Тупая боль, очередная порция боли разлилась по телу. Но сейчас я все равно была благодарна. Безмерно благодарна. За то, что он позволил мне отмыться от собственной рвоты. Я жадно полоскала рот, набирая ладонями воду снова и снова, судорожно выдергивала из волос куски застрявшей еды, намывала руки с мылом. Пока он так же резко не отдернул меня от крана, едко бросив лишь одну фразу: "хватит!".
Он вышвырнул меня наружу. Не устояв на ногах, я снова оказалась на полу, приложившись головой об угол стола. Я влетела в тяжелый советский стол с такой силой, что предметы с него посыпались на пол. Большой кухонный нож, который ранее принес Костя, воткнулся в старый паркет в нескольких сантиметрах от моей ноги, заставив взвизгнуть.
Костю это повеселило. Он снова маниакально заулыбался, присел возле меня, взял нож, а после резко схватил меня за руку. Я даже не успела понять, что происходит, как он резанул им по моей руке. Из глубокой раны ручьем хлынула кровь. Кожа разошлась в стороны, он прорезал ее почти до мяса. Костя замахнулся снова, а я закричала, что было мочи: "Не надо! Прошу! Прости меня...". Но тот лишь ухмыльнулся и с силой надавил лезвием, оставляя еще один глубокий порез поперек предыдущего.
От боли темнело в глазах. Я пыталась схватить его за руку, остановить. Но становилось только хуже, больнее. От этого Костя всаживал лезвие еще глубже в мою плоть. Казалось, еще чуть-чуть, и он прорежет до кости.
Я пыталась не смотреть. Хотела отвести взгляд, но не могла. Почему-то просто не могла. И я кричала от боли, от страха, от ужаса. Костя кричал вместе со мной. Кажется, чтобы поиздеваться еще сильнее. И эти крики сливались в одну неестественную какофонию.
Его рука дрожала, когда он пытался подковырнуть ножом кожу и срезать ее вместе с мясом. Дрожала еще сильнее, когда Костя отложил нож, вцепился пальцами в свисающий с предплечья кусок кожи и что было сил потянул, пытаясь содрать его.
Крик, пронзительный и оглушающий. Чей? Мой, Костин, не знаю. Казалось, я вот-вот задохнусь от крика, я не могла вздохнуть. И в глазах темнело еще сильнее. По телу побежала дрожь, все начало неметь. Конечности перестали слушаться. Все мышцы расслабились. На мгновенье я будто потеряла сознание. Но тепло внизу привело меня в чувство. Боже! Как же это унизительно, отвратительно и жалко. Я больше не контролировала собственное тело. Об этом свидетельствовала лужа, в которой я теперь сидела. Лужа собственной мочи. Я ничтожество. Жалкое и мерзкое ничтожество.