Прошло у него, действительно. Даже как-то веселей обыкновенного было в это утро в маленькой убогой комнатке: парень не торопился, насвистывал песни одну за другою, вперегонку с дроздом, до того, что бедный дрозд даже охрип, и как дошли они до того, как там Зося по ягоды пошла, так он уж так жалобно засвистал, словно когда кто в нос поет. Марцысь рассмеялся, рассмеялась и старушка, и так, веселые, распрощались они. Когда он вышел, вдова остановилась у двери, прислушиваясь к отзвукам шагов. Шаги были легкие, свободные, известно, молодые ноги... Даже искривленные, сгнившие ступени нынче не так скрипели, как обыкновенно. Только когда внизу захлопнулись двери, в сердце у ней вдруг что-то ёкнуло и каким-то страхом оно сжалось: этот стук был такой глухой, замогильный словно, и таким ужасным эхом отозвался в пустых сенях. Она подбежала к окошку, чтоб еще раз поглядеть на сына.

Он шел быстро, легко, подняв голову; пред тем, как пройти в калитку фабричного двора, он остановился, повернулся и поглядел вверх. На окошко, может, а, может и так себе...

Через минуту густой черный дым уже валил из фабричной трубы.

Время шло. В опрятно убранной комнатке было тихо; только старые часы с ярко красной розой на пожелтелом циферблате как-то лениво тикали, да дрозд все пытался просвистать свои веселые песни, пресмешно борясь с охрипшим голосом. Вдова, быть-может, занятая мыслью о сне сына, предвещавшем, по соннику, свадьбу, пересматривала свои праздничные платья.

Вдруг раздался ужасный треск. Стены затряслись, труба рассыпалась в куски. Стекла с дребезгом вылетели из окошка. Огромный, огненный столб дыма взвился к небу вместе с целым фонтаном кирпичных кусков и большими обломками развалившейся трубы, наполняя всю комнату ослепительным светом. Старушка окаменела на месте. Ни одного крика не сорвалось с ее помертвелых уст. Только седые волосы поднялись дыбом на голове и только расширенные зрачки побелели, как у трупа, полные какого-то дикого ужаса...

В этом оцепенении она, может, и не слышала даже, как кричали на улице:

— Кочегар!.. кочегара убило!

Долго еще потом сиживала старушка у того же самого окошка, глядя отупелым, мутным взглядом на фабричную трубу, из которой подымались к небу синие клубы дыма.

Только дым этот не принимал уж теперь прежних различных причудливых форм, в нем теперь пред глазами ея носился лишь туманный образ ея дорогого мальчика. Она вскакивала со стула и протягивала вперед к нему исхудалыя, дрожащия руки. Но ветер быстро уносил этот образ и разсеивал его где-то высоко, в небесной лазури...