узористой, почти парящей над землёю, вершине мастерства могучего Гефеста. Коней же Гелиады приняли от слуг: при виде тех неописуемых зверей, Эоя, Пироэнта, Эфона, Флегонта, водящих огненными, страшными глазами, чуть не упал я в обморок, а Фаэтон весь побледнел и содрогнулся, но, смотря, как смело девушки с конями обращались и как ошейники уверенно крепили, встряхнулся и взошёл в уже дрожащий кузов. А Сириуса к богу солнца подвели, пока давал он наставленья Фаэтону: *"Гоня коней, не заезжай в эфир ливийский: там влага с воздухом не смешана, и обод провалится*, всегда держись по центру неба, не слишком подъезжай к созвездию Тельца, чтоб *три Гиады* нас с тобой не утопили, *но колесницу направляй на семь Плеяд." Услышав это, юноша схватил поводья, ударил по бокам крылатых жеребцов, пустил их вскачь и полетел в эфир слоистый. Отец же позади, на Сириуса сев, скакал и сына наставлял: "Туда веди! Сюда колёса поворачивай, сюда!"* Раскатистый ещё я слышал голос бога, и вроде всё вначале шло благополучно, уже вздохнул я с облегчением, как вдруг тряхнуло резко колесницу, и она описывать зигзаги в небе начала, клонясь, подскакивая. Очевидно, кони почувствовали неумелость ездока, и неуверенно натянутые вожжи, и колесницы необычно малый вес. Как понесли они! И как заржали дико! Туда-сюда швыряло кузов, из борозд колёса повыскакивали и, визжа, зеленоватый слой эфира проминали. А кони, окончательно остервенев, каким-то страшным крюком в небе развернулись и понеслись к земле. Как повезло всем нам, что это было лишь недолго, потому что вдали уже трава дымиться начала и раздавался жуткий крик гиппопотамов, живьём варящихся в озёрах закипевших. Метнулись жеребцы по направленью к нам и просвистели над моею головою, взмывая снова в небо. Лишь на миг я Фаэтона увидал, его лицо, обезображенное ужасом, и рот, как чёрная дыра, зиявший в клубах дыма. Он вожжи бросил и за голову схватился обеими руками, тут его тряхнуло ещё раз, и взлетели ноги вверх, и он упал на дно ломающейся колесницы, взмывавшей выше, выше огненным комком, сдирая кожу света с чёрного пространства. На землю стали падать капли смоляные, сочась из тела исцарапанного ночи. Казалось, ночь вот-вот обрушится на землю, и всё смешается в безликой смертной тьме… Но вдруг раздался свист, и воздух пропорола извилистая молния, упругая, подобная внезапно прыгнувшей змее. Как саданёт по кузову! Как загрохочет! Как брызнет пламя! Колесница тут кругами вниз полетела, укрупняясь, оставляя на палевом холсте багровый влажный след, как на картине, намалёванной безумцем,

и с гулким звуком в землю врезалась, за садом. Стоял я и совсем не мог пошевелиться, но постепенно плоть моя оттаяла и побежал я к саду, плача, задыхаясь. Там я увидел то, о чём хочу забыть: упала колесница в медленную реку, текущую за рядом грушевых деревьев. Разбрызгалась вода, земля совсем размякла, как после зимнего трёхмесячного ливня. У берега реки был небольшой овраг, и в нём лежало тело сына твоего, обугленное, испуская чёрный дым. В реке валялся кузов опрокинутый, вниз по течению лежало колесо, как глаз утопленника, из воды глядящий. Коней не видел я нигде: они, должно быть, в сад ускакали. Не могу поверить я, чтоб молния могла убить зверей бессмертных. Был Сириус надёжно к дереву привязан, крутил он головою и кусал уздечку, а Гелиос в реке стоял и, погрузив по локоть руки в воду, спицы доставал и медленно на берег складывал. Казался спокойным бог, но от спокойствия такого я чуть не умер. Гелиос поднял глаза: "Вот видишь, — говорит, — что сын мой натворил". И замолчал. Потом: "Скачи теперь домой. Климене всё скажи. Пускай начнёт готовить обряд необходимый. Скоро я пришлю ей тело сына, а потом и сам приду, закончив как-нибудь проклятый этот день." Вот я и прискакал. Прости меня, Климена, что весть подобную… Кл. *Сыночек мёртвый мой лежит в овраге, необмытый, разлагаясь.* Восп. Царица, посмотри: проходят чрез ворота молчащие, напуганные пастухи. Носилки с ними, на носилках… Боже мой! Кл. Иди, вели сюда им принести сыночка. Иди, не медли. Постою я тут одна. Восп. Бегу, царица. Не волнуйся ни о чём! Кл. Как трудно мне дышать… Как в голове стучит… И странно, что совсем не хочется мне плакать. Гляжу вокруг, но ничего не узнаю. Чей это дом? Чьё это небо? Чья земля? Держись, Климена. Мы в опасности большой. Сожми себя в кулак. Потом оплачешь сына. Узнает Мероп обо всём, ведь старика заставить правду говорить совсем нетрудно, хоть он и верен мне, и столько лет молчал. Уже заносят. Прикажу я тело спрятать от Меропа. Мне подготовить надо мужа и всё раскрыть ему, и попросить пощады. Я лишь надеюсь, что свирепый эфиоп дочь Океана не посмеет уничтожить.