– Смутно припоминаю, что читал об этом в газетах.

– Зато я довольно четко припоминаю, что видел контейнер в Гаване, – с вызовом заявил я.

Баркин презрительно фыркнул и смахнул с рукава пиджака воображаемую пылинку.

– Плохие времена настают, Катков. – Он взял со стола номер «Правды». – Кто-то опередил тебя с материалом.

– Да, опередил. Но тут только конец, а начала нет. Не поможете ли мне написать материал заново?

– А может, господин Незапятнанный подойдет для этого? – И Скотто бросила взгляд на Рабиноу. – Может, он сумеет оказать помощь?

– Оказывать другим помощь – мое призвание в этой жизни, – игриво ответил Рабиноу. – Так что же вам нужно?

– Тот контейнер. Вы помните, какой именно? Вы о нем просили. Просили, чтобы вам позволили довезти его до Гаваны. Тот, который, как вы сказали, приведет нас к тем, кто подставляет вас?

Рабиноу усмехнулся и, удивленно посмотрев на Баркина, сказал:

– Я помню также, как сказал, что вы понапрасну теряете время. Вы и сейчас теряете его, уж поверьте мне.

– Он прав, – вмешался Баркин, размахивая газетой. – Я не люблю тешить себя ложными надеждами и пускать мыльные пузыри, но, похоже, кто-то от меня этого хочет.

– Как говорят, попытка – не пытка, но вы понапрасну стараетесь, – заметил Шевченко.

– Простите, не понял.

– Ничего у вас не выйдет, – поддержала его Скот-то. – Что вы можете сделать? Убить нас? Отмыть деньги? Да сам Никсон не вывернулся бы из этого положения. Вам, ребятки, придется заткнуться.

Баркин и Рабиноу переглянулись и рассмеялись, будто прочитав шутливые мысли друг друга.

– Ну что ж, пойдемте в хранилище, – предложил Шевченко, теряя терпение.

– Конечно, конечно. Сейчас и отправимся, – заторопился Баркин с таким видом, будто великодушно делал нам одолжение.

Что-то здесь не так. Слишком он самонадеян, слишком оба самоуверенны. По всему видно, что ничуть не боятся.

Баркин повел нас вниз по мраморной лестнице в свой элегантный офис. Там он нажал на кнопку, и толстая панель отошла назад в стене, обнажив тускло поблескивающую металлическую дверь, ведущую в хранилище. Он щелкнул выключателями, затем повернул рычаг, отпирающий запоры, и толстенная дверь из сверхпрочного металла отошла в сторону.

Шевченко вошел в хранилище первым, с интересом приглядываясь к отсекам с полками, на которых плотно, пачка к пачке, лежала твердая валюта. При виде огромных денежных сумм он как-то обмяк. Огромное хранилище вместило бы не один, а по меньшей мере четыре контейнера, однако не было здесь ни одной опечатанной упаковки, содержащей миллион долларов, что уж тут говорить о 1800 таких упаковках.

– Гиблое дело, только зря тратим время – в отчаянии прошептала Скотто.

– А что я говорил? – злорадно возрадовался Баркин, обмениваясь с Рабиноу саркастическими улыбками. Шевченко пробормотал что-то нечленораздельное, напоминающее извинение, и повел назад свою группу оперативников.

– Вот ведь сукин сын! – в сердцах воскликнул он, когда мы трое уселись в его «Москвич» и покатили несолоно хлебавши.

– Да, споткнулись мы на этом контейнере, – проворчала Скотто. – А ведь он где-то запрятан. Нужно обязательно разыскать его я и слышать не хочу насчет этой паршивой зимы, которая не ждет. Собственно говоря, я пока вообще ничего слушать не желаю. Мне нужно подумать. – Мы ехали, помалкивая, держа курс на Бульварное кольцо. – Не начать ли нам сначала? – наконец заговорила Скотто. – Они же сумели сбить нас со следа с помощью этой подставки, так ведь? Тогда зачем прятать тот, настоящий контейнер? На это должна быть своя причина.

– А может, Годунов и не знал, что это была подставка? – Шевченко даже ожил от такой мысли. – Может, он и впрямь работал под прикрытием, как тайный агент? Может, он хотел запутать нас, направить по ложному следу и ни с кем не делить лавры?

– Да, но, будучи в аэропорту в Гаване, – возразила Скотто, – он же наверняка знал, что везут не один, а два контейнера.

– Не обязательно. Он не заглядывал внутрь грузового самолета, да и вообще никто из них не глядел, – уточнил я.

– Да ладно вам. Он же лично задержал контейнер этим утром, выставил вокруг охрану и наверняка должен был знать, что это подставной контейнер, – сказала Скотто.

– Может, и знал! – с удовлетворением рассмеялся Шевченко. – Вот потому-то и сжег улики!

– Точно. Потому и сжег, – согласился я. – Он хотел спасти свое лицо.

– Сжег пару миллионов настоящих долларов, черт бы его побрал! – вскричала Скотто – Где же он достал их?

В ответ – молчание. Мы с Шевченко не знали, что и сказать.

Когда мы были уже на Тверском бульваре, заговорило вдруг радио. Докладывала бригада, которую Шевченко послал в аэропорт проверить «Антонова-22». Контейнера в грузовом отсеке они не обнаружили, но кое-что представляющее интерес нашли. В кабинете Шевченко уже сидели два сыщика. На письменном столе под настольной лампой лежали несколько баллончиков с краской и трафарет для нанесения шаблонных надписей и цифр.

– Ну, находка ценная, – с облегчением вздохнул Шевченко. – Они перекрасили эти гребаные номера. Тот контейнер, должно быть, стоял где-то на грузовом дворе, о котором мы даже не подозревали. Теперь его уже не сыскать, как не узнать о том, чья это проделка. – Он подбросил вверх пустой балончик. – В прежние времена в подобных случаях КГБ перекрыло бы все дороги, аэропорты, железнодорожные станции. Контейнер не проехал бы и десятка километров, как его засекли.

– И меня бы тоже засекли, – пошутил я с мрачной ухмылкой.

– Что и говорить, у каждой системы свои порядки, – поддакнула Скотто и покосилась на Шевченко.

– А что-нибудь разузнали насчет того человека, который был с Годуновым? – не таясь от нас, спросил он сыщиков.

Они лишь покачали головами – дескать, нет, ничего не известно.

Меня всего так и затрясло. Так они, стало быть, знали, что вместе с Годуновым был кто-то еще? Но фамилию Юрия пока еще не упоминали. Я переждал, а затем как можно равнодушнее, между прочим, спросил:

– Какой там еще человек?

– Интересный вопрос, – ответил Шевченко. – Мы запрашивали список пассажиров, прилетевших на чартерном рейсе самолета «Гольфстрим» сегодня утром. Вот какие сведения мы получили: Рабиноу, Баркин, их сопровождающие, и еще двое, фамилии их не установлены. В паспортном контроле они не регистрировались, очевидно, выезжали за рубеж по подложным паспортам. Пока это единственное, что мы знаем, и то, что один из них Годунов.

– Может, какой-то его пособник? – предположил один из оперативников.

– Может быть, – согласился Шевченко. – Но может быть, и ключевая фигура. Нам это пока неведомо.

Но мне-то ведомо! Я знал, кто он такой, но в то же время не мог раскрыть все карты: фамилию Юрия в «Правде» не называли, его не было на мусоросжигательном заводе, он не появлялся в клубе «Парадиз», в списке пассажиров, прилетевших на самолете «Гольфстрим», его фамилия не значилась. На то должны быть веские причины. Если Годунов выступал в этом деле под прикрытием, как секретный агент, то почему бы и Юрию не быть им? Он тоже мог иметь паспорт на другую фамилию. Как и Годунов, он работает в Министерстве внутренних дел. Проклятье! Я задавал себе те же самые вопросы о Юрии, какие задавал перед этим о Воронцове в самом начале эпопеи. О нем? Или о всей эпопее? Это как посмотреть, в зависимости от обстоятельств. Думаю, это не одно и то же.

– У меня вопрос. Почему мы вдруг заговорили об этих людях?

– А у вас что, в связи с этим возникли какие-то проблемы? – вместо ответа спросил Шевченко раздраженным тоном.

– Да нет никаких проблем, – уклонился я. – Мы следили за деньгами на всем пути их следования, очевидно, не столь важно, кто в этой игре главные заводилы; пока деньги не обнаружены, нет и дела. Это похоже на возбуждение дела об убийстве, когда трупа убитого нет, так ведь?

– Да, он прав, – с решительным апломбом заявила Скотто. – Нет денег – нет и дела. Весь мир считает, что деньги вылетели в трубу. А у нас есть доказательства, что это не так. Мы будем искать тот контейнер и постараемся схватить преступников, какие бы высокие посты они ни занимали. Не арестованы они до сих пор потому, что куда-то скрылись.