Первым поднялся гонец из Жохово — молодой парень с соломенными волосами:

— Воевода, меня послал староста Фома Савельич. Просит разрешения начать переезд. Народ волнуется, все только и говорят о Гоне. Боятся, что не успеем добраться, если тянуть.

— То же самое в Цепелево, — подхватил второй гонец. — Люди собирают пожитки, готовы двигаться хоть завтра.

Остальные закивали, подтверждая — ситуация везде одинаковая. Страх гнал людей из насиженных мест.

— Как обговорено, хотим укрыться за вашими стенами, пока есть время, — закончил представитель Нерожино. — А не бежать в последний момент с голым задом от тварей, простите за прямоту. Говорю, как есть.

Я не смог сдержать улыбки. Непосредственность крестьян иногда освежала после витиеватых речей аристократов.

— Передайте старостам — начинайте переезд немедленно. Чем раньше, тем лучше. Нам нужны рабочие руки для завершения укреплений, так что ваше предложение как нельзя кстати.

Гонцы заметно расслабились. Видимо, боялись отказа.

— Организуйте переезд по группам, — продолжил я. — Сначала семьи с детьми и стариками, потом остальные. Скот и птицу берите с собой — прокормим. Инструменты и запасы зерна тоже грузите, лишними не будут.

— А дома? — спросил посланец из Шувалихи.

— Что с ними случится? Бздыхам ваши дома ни к чему, — удивился я.

— Дык я про то, будет ли здесь где разместиться? — смутился он.

— Обеспечим. Будет тесно, но на улице никто не останется.

Мы не останавливали процесс заготовки брёвен даже после обеспечения жильём всех переехавших к нам должников и беженцев по линии церкви. Знали, что рост численности населения на этом не закончится. Учитывая приезд ветеранов, как в воду глядели.

Следующий час мы обсуждали детали: маршруты движения, расположение временного жилья, организацию охраны колонн переселенцев. Гонцы тщательно запоминали инструкции — от чёткости выполнения зависели жизни сотен людей.

Когда они ускакали обратно, я вышел на крепостную стену. Солнце уже скрылось за горизонтом, оставив лишь алую полосу на западе. Где-то там, в сгущающейся тьме, готовилась подняться волна Бездушных.

Но мы будем готовы. Стены крепнут с каждым днём, арсенал пополняется, люди стекаются под защиту острога. И через несколько дней сыграем свадьбу — яркий праздник жизни перед лицом надвигающейся тьмы.

План, о котором я упомянул Стремянникову, обретал всё более чёткие очертания. Если столичные города закрывают двери перед простыми людьми, Угрюм распахнёт их настежь. Мы примем всех, дадим кров и защиту. А после Гона… После Гона те, кто выжил благодаря нам, станут опорой новой силы.

Ветер принёс запах дыма из труб — в патронном цехе шла ночная смена. Работа не прекращалась ни на час. Скоро, очень скоро нам предстоит проверка на прочность.

Но сначала — свадьба. Потому что даже перед лицом смерти люди должны помнить, ради чего стоит жить.

Выехали в дорогу мы рано утром, чтобы добраться до Сергиева Посада и застать весь световой день. Через два часа быстрой езды показались городские стены, но вместо привычной картины открытых ворот нас встретил внушительный блокпост — деревянные баррикады, вооружённые стражники, очередь из небольшого количества автомобилей, кучи телег, конных и пеших путников.

— Стоять! — рявкнул усатый боец, преградив путь нашему «Бурлаку». — Документы предъявите!

Страж долго изучал бумаги, хмурясь всё сильнее.

— Владимирские? — он подозрительно прищурился. — И какого хрена вам в Сергиевом Посаде делать? Мы тут чужаков не жалуем, особенно перед Гоном.

— У меня дела в представительстве Угрюма, — спокойно ответил я.

— Никаких дел! — десятник явно входил во вкус. — Князь приказал — никого лишнего в город не пускать. Разворачивайтесь и катитесь обратно в свою глушь!

Евсей за моей спиной тихо выругался. Гаврила незаметно положил руку на рукоять пистолета. Ситуация накалялась.

Я сделал глубокий вдох, чувствуя, как внутри поднимается знакомая сила. Императорская воля пульсировала в груди, готовая вырваться наружу. Усатый десятник продолжал что-то кричать про чужаков и приказы, но я уже не слушал его слова.

— Позови своего командира, — произнёс я негромко, но в голос вплелись нити древней силы, заставляющей повиноваться.

Эффект проявился мгновенно. Усатый замер на полуслове, его глаза остекленели, словно он внезапно проснулся и не понимал, где находится. Рука, указывавшая нам на дорогу обратно, безвольно опустилась.