- Нет. Этот изъян самый неприглядный.

- Значит, он самый лучший, - кивнула я и придвинулась к парню ближе, устроила голову на его плече.

Минуты две мы просидели молча, затем Златогорский отшвырнул компресс назад, к подушкам, и потянул меня на свои колени.

Я не стала тратить время на какие-то язвительные шутки или комментарии, забралась на него, крепко обвила руками шею, стиснула бедрами торс и прижалась губами к влажному виску, пахнущему солью, сандалом и немножко медом. Какое удовольствие, что он избавился от футболки, теперь можно наслаждаться гладкой атласной кожей его спины, плеч, водя по ним ладонями. И очень быстро почувствовать, что мои шалости нашли вполне конкретный отклик, упершийся в мой живот.

Чуть отодвинувшись, я взлохматила русые волосы, погладила щеку с непострадавшей стороны, уколовшись пробивающейся щетиной.

Денис Обыкновенный оказался необыкновенным. Второй раз открыла это.

- Лара, знаешь, я… - заговорил он, и я встретила его взгляд, пристальный, обжигающий.

- Мне надо на кухню, доваривать ужин, - оборвала его. - Но две минуты у нас есть. И про компресс не забудь. - Наклонившись, я почти соединила наши губы.

- Командуешь? - Он усмехнулся, коснулся своим носом моего, провел ладонями по моим бедрам, которые обнажил задравшийся подол сарафана.

- Если это так же неприемлемо, как и заигрывать с тобой, то опасаюсь ответной реакции. - Хохотнув, я поерзала на его коленях, из-за чего подол задрался еще выше. Руки Златогорского последовали за ним.

Из комнаты я выходила с распухшими губами, распаленная и раскрасневшаяся. Подумала, что недолгое это дело — съездить в ближайший населенный пункт в аптеку за презервативами, однако же Златогорский почему-то не едет. Почему? Может быть, потому, что, как и я, осознает: чем дольше ожидаешь, тем слаще потом получить ожидаемое?

***

Мама очень злилась на Дениса за то, какими писаными красавцами выглядели оба ее взрослых сына, так и не попрощавшихся с подростковым возрастом. Злилась, но ему ничего не говорила, все тирады сыпались на мою бедную головушку. А я воспринимала их как буйные овации своей смекалке и удаче.

Но истерика Галины Николаевны оказалась только присказкой. А сказка заключалась в том, что Златогорский ухитрился разозлить ее еще больше, когда, услышав эти нотации, решил вступиться за меня. Спокойным, рассудительным тоном он сказал, что, да, виноват, ну а я — прекрасная девушка с целым набором достоинств, самостоятельная и взрослая и не заслуживаю того, чтобы подвергаться репрессиям матери. От удивления мы обе открыли рты и находились в шоке до конца того дня. На некоторое время мама забыла, что ей надо ругаться, я же — что следует добродушно язвить или отмахиваться от ее атак, притворяясь дурочкой. Встречаясь взглядами, мы обе неизменно переводили их на Дениса, словно спрашивая друг друга, а не привиделось ли нам, что кто-то влез в наше противостояние?

Что же до Вовки с Алексом, то тут вышло так, как я и говорила тогда Златогорскому: полученной взбучкой они были довольны. Скепсис, скрытые угрозы, злые подколки были забыты, Денис стал своим в их мужской компании. Теперь рано утром, пока я нежилась в постели или же крепко спала, досматривая сладкие утренние сны, все трое уходили на рыбалку и возвращались с уловом, то бишь, с целым фронтом работы для нас, женщин. А после, шутя и дурачась, налетали на завтрак.

Но оставшуюся часть дня мы со Златогорским проводили отдельно от общего семейного собрания, раз уж для Галины Николаевны мой Обыкновенный стал персоной нон грата. Мы уходили в «нашу» бухточку и то валялись на берегу, то лазили по валунам, проложившим своеобразную косу в море. Очень много разговаривали, целовались, дразнили друг друга ласками и шутками. Время от времени мы созревали до купания в воде с температурой +15 градусов — это если солнце прожаривало наши тела до косточек.

Вечерами, если не прогуливались по берегу, любуясь морем в тончайшей вуали лунного света и прислушиваясь к рокоту прибоя, сидели в своей комнате. Я, вдохновившись морскими просторами и красками, рисовала модели, а он заглядывал мне через плечо, отрываясь от своей электронной книжки, и едко комментировал. За эти комментарии я готова была его убить, в ход шло все, что попадалось под руку: подушки, пледы, потрепанные книжки в мягких обложках, вещи, которые мы забыли убрать в шкаф. Таким образом к моменту отхода ко сну постель и комната приходили в плачевный вид. Порядок наводили, кстати, сообща.

Потом мы ложились спать, но засыпали, конечно, не сразу. А только после того, как, полуголые, возбужденные и разгоряченные, отрывались друг от друга. Разбегались по разным концам кровати, чтобы, поправив одежду, вновь встретиться на середине и, обнявшись, посмеиваясь, отбыть в царство Морфея.