„Но ему все же страшно тяжело бороться с матерью, — думала она дальше. — Из этого не может выйти ничего путного, это я понимаю. Он не может быть никогда счастлив, потому что у него такой страшно слабый характер: он никогда не сумеет настоять на своем, всегда принужден будет отступать и будет сносить терпеливо, когда меня будут обижать и никогда не сумеет защитить.“

Она и раньше думала часто об этом, хотя никому не говорила ни слова. Но теперь будущее ее предстало перед ее глазами, точно напечатанное, теперь, когда он лежал на траве и плакал, а она сидела и не могла заставить себя подойти к нему.

Наконец она встала и он увидал ее. Он покраснел и опять начал рыдать.

— Я не хочу жениться ни на ком, кроме тебя, — пробормотал он. — И невесту мать нашла мне против моего желания. Но я не хочу иметь другой жены, кроме тебя.

Карина сидела, опустив глаза. Наконец, она подняла их и необыкновенно сухим тоном сказала:

— Да, чему быть, того не миновать. Но я пришла, чтобы попрощаться с тобою и сказать, чтобы ты выкинул меня из головы и послушался матери.

Она не могла говорить дальше, потому что Ян зарыдал. Ей показалось так тяжело видеть его горе, что она начала его утешать, убеждая, что все еще пойдет хорошо, стоит только переждать некоторое время.

Наконец он ушел, и Карина осталась одна, устремив ему вслед глаза.

Но теперь все внутри нее кипело. Как мог он уйти от нее, не сказав ей ни разу, что он попытается уговорить, урезонить свою мать.. И она почувствовала вдруг, что ее бросили, безжалостно бросили. Она легла на то самое место, на котором он лежал перед тем, и заплакала так, как будто ее сердце разрывается на части. Она не заметила, сколько времени лежала. Она знала только, что он ушел от нее и никогда больше не вернется. И когда она встала, солнце стояло высоко на небе, роса не блестела более на траве и на иглах хвой, птички замолкли, а ели перестали издавать свежий утренний запах. Несколько дней проходила она как во сне, не думая, что у нее хватит сил пережить свое горе. Но время шло, а она все жила и привыкла к страданию и научилась работать, не радуясь и не распевая.

Нет периода в жизни, который был бы так мучителен и тяжел, как тот, когда человек убеждается, что жизнь не может больше представлять для него чего-либо нового, когда он с болезненно-сжатым сердцем признает необходимость довольствоваться тем, что имеет, и перестает надеяться на лучшие времена. Бедняк — если только он не обратился в идиота или нищего — не имеет времени жаловаться на свою погибшую жизнь или горевать о своем разбитом сердце. Каждый прожитый день требует, чтобы он думал о следующем дне, и он должен покориться этому приказанию, как бы оно ни было тяжело для него. Редко представляется для него свободная минута отдыха, когда он может окинуть взором всю свою прошедшую жизнь и строить планы о будущем. Понемногу и незаметно затихнет его мечта о счастье, и оказавшаяся за нею пустота не возбуждает в нем ни возмущения, ни отчаяния. Потому что привычка к лишениям научает человека покоряться неизбежному, и когда человек не имеет времени думать о себе, ему гораздо легче заставить замолкнуть свою сердечную печаль.

Карина научилась этому в долгие годы одиночества, и в этом и заключается вся дальнейшая история ее жизни.

Она ни с кем не говорила о своем горе. Мать ее тоже не затрагивала этого вопроса. Она знала, что на все нужно время, и что по истечении известного срока горе ее дочери пройдет само собою. А у Карины не было никого другого, кому она могла бы излить свою тоску. Девушкам на селе она не желала довериться. Они все дразнили ее и завидовали ей, когда думали, что она выйдет замуж за Яна Нильса. Но она работала дома с матерью и помогала младшим сестрам всем, чем могла, шила им платья и т. п. Брату Карлу-Иогану было страшно трудно управляться одному в хозяйстве. Она взяла на себя смотреть за скотным двором, а весною сама копала землю и сажала картофель. Мать была уже стара и не могла работать так много, как прежде. Но нередко в летние утра, когда Карина вставала раньше других и, стоя одна на крылечке, смотрела с горы на маленькое картофельное поле и расположенные вокруг него усадьбы и на солнце, как оно, подымаясь, освещает расстилавшийся перед нею лес, ей приходила на память маленькая странная песенка, которую она прежде не понимала, но которая теперь казалась ей лучше и правдивее всех песен вместе взятых, гораздо лучше и правдивее песни о Гертиге Фрейденборг или Розалинде: И вот стоит маленькая Карина одна на горе в облаках и поет песенку раньше, чем прокричит петух, поет ее для зеленых листьев лип и дубов.