― Ну вот... В наших рядах снова потери...
Дасти стоял понурив голову, готовый провалиться сквозь землю.
― Всё, ты свободен, Румм,―преподаватель махнул на двери репетиционного зала. ―Я не могу допустить тебя к выступлению. Ничего не поделаешь, природа...
Но получить так нежданно, хоть и неприятно, освободившееся время в личное пользование не получилось. Главный смотритель, угрюмый господин Лоуди, что любил повторять «воспитанники никогда не должны сидеть без дела!», заметил слоняющегося по коридору ученика. Выяснив в чём причина праздности, он вытащил из кармана сюртука связку больших, местами ржавых, ключей и снял один с кольца:
― Иди в южную башню, ту, что ближе к заднему двору, ―Дасти закивал, ―наведёшь там порядок, проверишь инструменты на наличие повреждений и составишь опись, нечего прохлаждаться... А то мало ли, вдруг из того хлама, что там скопился, ещё что-нибудь пригодится.
Несколько последующих дней вместо хора Дасти занимался уборкой и сортировкой, а количество старых сломанных инструментов, похоже, и не думало уменьшаться. Но он упорно трудился, внимательно и скрупулёзно разбирая проломленные гитары и скрипки, погнутые трубы, треснувшие флейты пока не добрался до старинного клавесина, покрытого толстым слоем пыли.
На первый взгляд с инструментом было всё в порядке, но когда он присмотрелся к внутренним сторонам боковых панелей, что располагались по краям двухъярусных клавиш, то замер в предчувствии чего-то небывало-необыкновенного. Они были украшены плоскими светлыми камушками, подобными тому, что он носил на груди под рубашкой. Белый нефрит… Мамина брошка...
Подвинув колченогий стул, Дасти сел за инструмент и опустил пальцы на первый ряд клавиш. Клавесин то ли вздрогнул, то ли вздохнул и... заиграл. Сам. Удивительную и какую-то до невозможности красивую мелодию. Несколько минут Дасти сидел будто в прострации, наслаждаясь волшебными звуками, но потом вскочил, схватил кусок старого рваного пергамента, что валялся неподалёку и, быстренько начертив нотный стан, принялся записывать на слух. А клавесин всё играл и играл, заполняя голову Дасти и всё пространство забитого разным хламом склада, нежной, проникающей прямо в душу музыкой.
К обеду Дасти опоздал, а это считалось серьёзным нарушением режима, особенно для мальчиков. Воспитатель класса и по совместительству преподаватель сольфеджио, престарелый господин Хедли, выставил его за дверь, всучив кусок хлеба:
― Вот поголодаешь до ужина и в следующий раз не опоздаешь, Румм.
― Простите... Я убирался в южной башне...
Учитель хмыкнул и быстрым движением, совсем нехарактерным для его возраста, выдернул из кармана Дасти кусок пергамента. Вот только это была не опись, захватить которую мальчик совершенно забыл.
― Посмотрим, посмотрим, как ты справляешься с поручением господина смотрителя...
Несколько минут господин Хедли пялился на кривые линии и закорючки нотных знаков, записанных Дасти впопыхах и постепенно его пышные, седые брови начали ползти вверх.
― Что это?!
― Я... Я... Убирался... А там инструментов много... И я сел за старый клавесин, и он... ―от волнения мальчик начал заикаться.
― Так это ты сочинил?
― Не совсем... Я записывал, а музыка звучала... Везде... И в голове тоже...
Ещё раз пристально глянув, учитель толкнул Дасти к дверям обеденного зала:
― Ладно, на первый раз прощаю. Иди садись за стол, пока там ещё хоть что-то осталось...
Ночью Дасти так и не смог уснуть. Музыка звучала внутри и будто рвалась на свободу. Клавесин словно звал его, просил: «Приди! Приди ко мне! Я так долго был один! Я хочу, чтобы ты слушал, слушал меня...» И Дасти пошёл, ведь ключ от склада так и остался в кармане форменной курточки. Его нашли утром возле старого клавесина, спящим в куче исписанных нотами листов.
На отчётном концерте Дасти сам, и притом прекрасно, сыграл своё «Соло для клавесина», а Горди Кло виртуозно исполнил его «Ночной ноктюрн» и «Весеннюю элегию». Госпожа герцогиня, сидя в первом ряду, утирала слёзы кружевным платочком, представитель опеки господин Окли не сводил с Дасти восхищённых глаз, впрочем, как и другие гости, съехавшиеся в приют. Крики «браво!», овации и слова благодарности звучали, как никогда долго. Господин директор, хормейстер да и остальные преподаватели расплывались и таяли от комплиментов высоких особ в дорогих костюмах и кринолинах, попутно принимая щедрые пожертвования для столь одарённых и даже гениальных воспитанников.