— Так. Ложимся спать. Завтра вставать ни свет ни заря. — И, потягиваясь, доставая кончиками пальцев потолка, пошёл в маленькую смежную комнатку, бывшую мамину детскую.
Марику выделили место на печке, типа он самый «тощий» и мёрзнет по жизни. Скинув тапки на два размера больше, он наступил на пол, и ноги почувствовали холодок, спрятанный в крашеной половой рейке. Быстро забрался на печь и, оказавшись прямо под потолком, оглянулся. Чуть выше, на уступе печной трубы лежал кот. Он дёрнулся было, но потом замер, презрительно разглядывая на нежданного гостя. Марику всегда было интересно, как это — спать на печи. Оказалось, просто потрясающе! Пахло берёзовыми дровами, душицей, развешанной над печкой, и печной золой. Он слышал лёгкий треск, и в воображении всплывали красные искры, влетающие из припорошенных золой раскалённых головешек. Баба Дуся слегка подтопила печь и положила поверх старого тулупа пуховое одеяло, чтоб мягче было:

— Мясцом-то не оброс, твёрдо спать по-деревенски на одной дохе? Нужно было у меня летом отдыхать. Я бы тебя откормила! Быстро б заматерел на маслице и молочке.

— Мам, у него аллергия на молоко. Забыла?

— Чего? Впервые слышу о таком. И что сыпь, чо ли? Или астма, как у Марфы. Что не весна рассаду сажать, а она чихать начинает и из носа течёт. Говорит, на помидорную ботву енто.

— У Марика понос от молока.

— Так поди, чо попало там у вас, а не молоко!

— Мам. У меня же нормально.

— Ты деревенская. Приученная.

— Врач сказала, что у Марика врожденная непереносимость лактозы.

У бабы Дуси он гостил впервые. В детстве, когда ему было пять лет они приезжали. Так мамка говорила, но Марик не помнил ничегошеньки совершенно. А потом далеко ехать мамка и не возила больше к бабушке на лето, отправляя в детские лагеря. Сама баба Дуся наезжала к ним дважды: на внука посмотреть.

«Тепло. Кто только придумал за грибами ходить? Я и грибы-то не ем... Так не хочется…» — было последней мыслью Комарика, и он отрубился.

***
— Подъём! Завтракать и в поле! — Послышался громоподобный рык Лёхи, и Марик нехотя приоткрыл один глаз. Так сладко он ещё никогда не спал. Сладко, но быстро как-то. Только закрыл глаза и уже подъём. Неужели утро?

— Через полчаса рассвет. Раньше выйдем, раньше вернёмся.

— Лёх, а ты, оказывается, и без кофе бодрячком! — приметила Наташка.

— Нас ждут великие дела! А кофе только в городе канает, когда на работу идти не хочется.

— Кофе бодрил, бодрил, да не выбодрил… — хихикнула она, вспоминая Лёшу, какой он есть каждый божий день с утра.

— Типа того. А вообще, в кофе с утра не мешало бы капать для храбрости. И тогда уж на работу. А то инженер хочет выклевать последние мозги: у нас план, план… Газировочки не попить. Гоняет постоянно. А как же без водички — горячий цех, как-никак! И потрындеть пять минут с мужиками. А то работаем в одном цеху, а встречаемся тока на проходной.

— У меня есть жаренный топинамбур. С молочком капучино, как есть!

— Не, мам, максимум три в одном. Я вчера пробовала. Без сахара — хуже цикория.

— А так и цикорий тоже вот, — она открыла шкафчик и протянула дочери бумажный кулёк. Цикорий явно не из магазина был.

— Ёк Макарёк! Так он что, натуральный?

— Конечно. А как иначе? У нас тут всё натуральное. Вот блинчики со сметанкой ешьте. И кровяная колбаса…

«Кровяная колбаса? Фу-у-у. Нет уж. Наверное, всё-таки деревня — не моё» — глянув на колбасу, в ужасе округлил глаза Марик.

Вышли, как только рассвело. У них над головой разверзлась огромная небесная плешь. Тучи расступились, и большой остров синевато-голубого неба долго сопровождал их, идущих по сухой песчаной дороге, усыпанной еловой корой, ссыпавшейся с форвардеров, трелюющих лес на склады, что тянулся бесконечно вдоль железнодорожного полотна.

Через десять минут быстрой ходьбы Алексей, Наталья и Марик-Комарик оказались в тёмной лесной глуши. Настолько высокий и плотный ельник стоял сразу на выходе из деревни. Он взметнулся ввысь плотным частоколом, и рыжая тропинка, теряющаяся в чащобе, казалась порталом в иной мир. Даже колючие лапы тянулись со всех сторон. Далеко не зелёные. Чёрные. Словно в зелёную сочную акварель кто-то изрядно бухнул чёрной краски, отчего она мгновенно потемнела, не в силах сопротивляться, и невидимый художник тут же намалевал на сером фоне размашистыми кляксами лес. От края до края листа.