Марик оторопел: таких лесов он в жизни не видывал. Тайга. Теперь это слово обрело для Марика конкретный, видимый смысл!

— Тайга шумит, — прошептал он, озвучивая далеко не радужную мысль, когда в вышине подул ветер, раскачивая плотно стоящие макушки.

— О! Гриб! Лёша, гриб. Может, и не нужно далеко ходить. Наберём тут?

— Нет! Нет! Нет! Даже не думай! Это козляк, кстати, а не гриб! Отойдём на пару километров, тогда начнём срезать. А пока наслаждайтесь природой и погодой. Берём только белые, подосиновики, подберёзовики, моховики. Никаких козляков! Маслята... Ек Макарёк... ладно! Только в крайнем случае.

— Не опасно ли так далеко заходить?

— Наташка, ты чо? Будто не в деревне родилась!

— А ты чо в деревне?

— У меня, как у всякого нормального пионера, была и бабушка, и деревня. Красный яр. Слышала о такой?

— Красных Яров в каждом районе России до кучи.
Марик слушал разговор взрослых без энтузиазма: «Да пофиг на грибы, на деревню...» Он устал, а ещё пяти минут не прошло. Морально устал. Стараясь держаться особняком, он шёл параллельно взрослым, пиная ногами сухие поганки. Их попадалось великое множество по дороге или хлестал палкой по кустам. Несколько раз ему встретились красивые белобокие пупырчатые дождевички, но Лёха брать их запретил.

— Подозрительные. Не бери. Кто их знает... Не зря потом они превращаются в табакерку, — сказал он, рассматривая горстку грибов на дне корзины. Потом перевернул, высыпая дождевики на хвою, и, грубо смяв белую горку сапогом, поюлил туда-сюда, подошвой, размазывая дары природы в кашу. — С чего ты вообще решил, что они съедобные?

— Читал где-то. Они относятся к шампиньонам. Могут быть очень большими. Чуть ли не до пятнадцати килограмм.

— Брешишь!

— М-м, — пожал плечами Марик.

— Ладно. Найдешь такой, обещаю, возьмём.
Грибов в лесу оказалось не то чтобы вагон. Дождевик в пятнадцать килограмм здорово бы спас ситуацию. Небо хмурилось, закрывая солнце, но дождь не торопился орошать пересохшую торфяную подушку. Особенно грибной. Ему, поди, вообще не под силу прорваться вглубь тайги. Так сверху побрызгать на шершавые макушки... от силы.
Услыхав, что зятёк собирается по грибы, баба Дуся подумала: «Малахольный». Но спорить не стала. Дождей уже с неделю ждали — пока не дождались.

— Пущай погуляют. Воздухом подышуть... авось ничего с ними там, в лесу не станется, — сказала она, облокотясь на изгородь.

— Ты прям как бабка Марья Горохова говоришь. Совсем стара стала, Дульсинея! — удивленно посмеялась над ней соседка.

— Ой, да ни говори. С кем поведёшься... от того и наберёшься.

— Твои за грибами пошли? Во дают! Удивляюсь я этим городским.

— Похоже, ты всему в этом мире удивляешься. Мир прям чудеса разбрасывает: то тут, то там. Сыну своему удивляешься оттого, что он в леспромхозе остался. Мужу, что тот решил закусочную в деревне открыть, мамке своей удивлялась бесконечно: куда та пенсию свою деёт. Особливо удивлялась после того, как та померла, оставив в наследство сто тыщ рублёв. Жизнь прекрасна! А вот я удивлюсь, если этот поход закончится благополучно. Чует моё сердечко неладное. Небо вон — потемнело. Страшно как-то.

— Так ты больше кликай! Точно, как Марья Горохова. Глядишь, скоро пророчествовать начнёшь... — сказала соседка и пошла перекрестившись.

Марья Горохова пророчествовала приход тьмы.

Дуся бывала у Марьи Гороховой почти ежедневно. Единственная родственница, как-никак. Тётя по материнской линии. Вспоминают, что бабка их, Ульяна, тоже в магии разумела.
Было Марьи за семьдесят, и последнее время деревенская провидица, почти не показываясь на людях. Целыми днями, сидя у окна, она раскачивалась, одним глазом посматривая на улицу, и что-то бормотала себе под нос. Не разобрать что. Только Дульсинея чувствовала: конец близится. Очень уж нервно и тревожно двигались у Марьи зелёные, как болотная тина, радужки глаз. Вздрагивая от каждого звука, и тихонько охала, поднимая в удивленном ожидании брови.

Дульсинея приоткрыла дверь. Марья шумно вздохнула, замерла и, почувствовав Дусю, запричитала: