Марк по-прежнему находился в гнетущем оцепенении. Он медленно поднял руку и, увидев мешок, бросил его на пол перед собой:

— Вот. Подарочек вам, — отрывисто, будто каркнув, сказал он и вышел во двор.

— Куда… — крякнула Дульсинея, собираясь схватить Марка за рукав и никуда не отпускать, но тут же, сомкнув губы, замолчала. Рукав выскользнул сквозь пальцы, и она потеряла всякую решимость действовать. Она толком не понимала, что происходит, что сделать, как исправить ситуацию. Только догадывалась. Ей вдруг показалось: внучек в теперешнем его состоянии сам способен распутать сложный жизненный клубок.

Марья Горохова всё ещё сидела на лавке у дома и блажила. Не так громко, как прежде, но, заметив приближение мальца, стенания её усилились. Марк, решительно отворив калитку, подошёл почти вплотную к Марье. А та вжималась в стену дома плотнее и плотнее. Может, рассчитывала, что родные стены её защитят... Мара, высунув голову и все свои десять лап из временной оболочки, дымилась. Тёмные эманации солнечной короной окружали Марка.

— Демоооон... — выдохнула Марья.

— Что ты, Марья Горохова, блажишь тут! Ждёшь чего или боишься? Не ожидала встречи? — скрежещущим голосом начал он. — Так вот, свиделись, наконец, сестричка. Каждому-то своё! — усмехнулся он. — Мне жить-поживать — тебе завтра помирать. Уйдёшь! И дюжину коров с собой заберёшь в приданое. С пустыми руками не отправляйся. Ждёт тебя повелитель… ждёт, не дождётся…

— А. А-а-а-а, — Марья оторопела, захрипела. Вопли застряли в горле колючим комом. Она попыталась сглотнуть ком, но в горле спазмически заклокотало, схлопывая дыхание.
Марк сам себе удивлялся. Говорил не пойми что, делал абсолютно немыслимые вещи, с ужасом замечая пристальные взгляды мужиков, баб и детишек, пялившихся на него из каждой щели. Он слышал их неумолкаемый ропот. Мысли. Они вспоминали, что по молодости Марья совершила страшный грех и не покаялась.

Марк начал расти. Возвышаясь лохматым одноглазым циклопом над греховной пророчицей, он нависал, отбрасывая на неё густую чёрную тень. В два метра ростом, а то и больше, с косой саженью в плечах, как говорили в старину. Сколько это? На уроках рассказывали. Только он так и не понял. То ли длинна рук на ширине плеч, то ли ноги нужно на ширину плеч поставить, тогда измерять, но уже от носка до кончиков пальцев вытянутой в высоту руки.

Он понимал, что жизнь его с сегодняшнего дня разделилась на «до», и «после». Не будет он Мариком уже никогда. Марик — дохлый курёнок в прошлом, а будущее своё он пока не видел. Будущее скрывалось в тёмных эманациях, заполонивших нутро под самое горлышко. Он сосуд. Он не один…
Громко стукнув калиткой, покидая двор Марьи Гороховой, он поднял руки вверх и крикнул:

— Марья Горохова помирать собралась. Все слышали? Но одна она не уйдёт. Заберёт с собой пару-другую лучших коровёнок. Слышишь, Зоя Филипповна? Твою Мурку и Ромашку тоже. Ладные у тебя коровки. Припоминаю: годок семьдесят девятый. Тогда у тебя коров отродясь не было. Кто, как не ты, посоветовала Марье за Ильёй приударить? Ух ты, пухты! А вот и Витальевна. Не ожидала! Твою Клубничку тоже забираем. Ишо Кудлатика Параскиного. И у Фёдора, кажись, корова тучная была. Зачем ему такая? Бока носить не может! Фёдор! Слышь? Корову раскормил!!! Ну, ещо парочка другов есть. У них тоже добро изыму, знают, должно быть, за что. Подсобили!

Завернув за угол, Марк увидел того самого Фёдора. В руке мужик держал складную косу и, расшиперив глаза, бросился с ней на Марка. Но решимости не хватило... Марк посмеялся, жалостливо глядя на мужика. Взял из рук косу и пошёл дальше вдоль забора, держа её на вытянутой руке. Коса звонко стукалась по штакетнику замшелых заборов, по оглоблям, по трубам-столбикам... На деревне стоял грохоток. Такой, будто гигантский сухой горошек в туес отсыпали: ток, ток! Ток-к-к-к-к. Ток, ток, ток-к-к-к...

Уши заложило... Если у кого сердчишко не в порядке — ножа не надо, ни чумы. Кондрашка без того схватит.

Лёха выскользнул из избы вслед за Марком пригрозить, чтобы не смел рта разевать про то, что в лесу случилось. Но услыхав, его разговор с Гороховой, желание-то и подрастерял. Ковыряя ногтями сухие губы, он нервно обдирал с них тонкую кожицу. В одном месте губа уже кровоточила, а он продолжал закусывать кровоточащую рану, снимая струпья больше и больше. В нём нарастало желание сделать ноги. Останавливало одно — давно зреющее гнусное дельце.