Сверкнув золотыми коронками и покраснев от натуги, он с благоговением водрузил это блюдо точно в центр стола.

— Вот это дело! — одобрительно крякнул Брюс, шумно втягивая ноздрями дразнящий запах жареного мяса и специй. — Видит Бог, сейчас я отведу душу! Мировой харч! Аршак, дорогой, — обратился он к кавказцу, — будь так любезен, раздели нашу скромную компанию! Присаживайся, не стесняйся! Следующий тост, не скрою, будет за тебя и твое золотое искусство!

— Борис Алексеевич, дорогой, только на пять минут, ей-богу! — Аршак, оказавшийся шеф-поваром этого гастрономического рая, присел на краешек свободного стула, который ему тут же пододвинул Лева. Он озабоченно поглядывал на дверь кухни, за которой скрылась официантка. — Женщине, конечно, можно доверить все, даже партийный билет и кассу взаимопомощи. Но кухню — никогда! Там глаз да глаз нужен!

Анна продолжала петь. За «Царевной-несмеяной» последовал «Сиреневый туман» с непривычным текстом, потом «Черный кот», «Песенка про медведей»…

За божественным кебабом, от которого я чуть язык не проглотил, последовала осетрина на вертеле, нежная, сочная, тающая во рту. За осетриной — горы спелых южных фруктов: персики, виноград, инжир. А на десерт — ледяное мороженое в хрустальных креманках и обжигающий, ароматный кофе по-турецки, сваренный на песке. Я чувствовал себя падишахом на пиру. Кажется, так вкусно я не ел никогда в жизни — ни в прошлой, ни в этой.

Брюс, насытившись и раскрасневшись, ушел в другой угол зала, к столику с нужными людьми «перетереть какой-то важный вопросик». А закончившая выступление, уставшая, но довольная Анечка присела за наш столик, чтобы перевести дух и, возможно, получить свою порцию комплиментов.

— Привет, продюсер! — сказала она, улыбаясь мне так, будто мы старые добрые знакомые.

— Привет! — отозвался я, чувствуя себя немного пьяным от вина, еды и ее присутствия. — Сегодня дождь и скверно, а мы не виделись, наверно, сто лет…

Девушка удивленно вытаращила на меня свои раскосые глаза.

— Извини, — спохватился я. — Это я уже песню для нашего будущего репертуара сочиняю. На ходу. Вдохновение, понимаешь ли.

— Ух ты! — она усмехнулась, и в ее глазах снова блеснули хитрые искорки. — Значит, ты все-таки готов со мной работать? После моей… э-э… ресторанной самодеятельности?

— Готов, — кивнул я. — И даже очень. Если только ты ответишь на один маленький вопрос…

— Хм? Какой же? — она чуть наклонила голову, изображая невинность.

— Зачем тебе все это, Аня? — спросил я прямо, глядя ей в глаза. — Ты вроде и так успешна. Поешь в хорошем ресторане, публика тебя любит, Брюс… э-э… покровительствует. Зачем тебе головная боль с группой, с гастролями, с цензурой? Чего тебе не хватает?

Она на мгновение посерьезнела. Улыбка исчезла с ее лица.

— Успешна? — она горько усмехнулась. — Миша, дорогой, ты называешь это успехом? Петь каждый вечер для жующих, пьющих, рыгающих мужиков? Улыбаться им, когда хочется плакать? Ты думаешь, это предел моих мечтаний — быть ресторанной певичкой, пусть даже в «Баку»? Да мне этот «успех» вот где сидит! — она выразительно провела ребром ладони по горлу. — Я хочу другого, Миша! Настоящего! Чтобы люди слушали меня, а не чавкали! Чтобы плакали и смеялись вместе со мной! Чтобы… чтобы я была не просто Анечкой из «Баку», а… Артисткой! Понимаешь?

Она говорила горячо, страстно, и я видел, что это не просто слова. Это крик души. Эта девочка, при всей своей хитрости и расчетливости, была настоящей. И она действительно хотела петь. Не для сытых харь в кабаке, а для людей. И, кажется, я был единственным, кто мог ей в этом помочь. Или, по крайней мере, она так думала. А это уже немало.

Собирай всех к шести вечера. И вот ещё что, Юра… — Ким сделал паузу. — У меня для вас особенный материал готовится. Песни, каких здесь ещё не слышали.

— Твои собственные? — Юра не мог скрыть удивления.

— Можно и так сказать, — уклончиво ответил Ким. — Встретимся — всё объясню. Только будьте все, это важно.

— Конечно, — Юра уже лихорадочно соображал, как срочно найти всех музыкантов в воскресенье. — Я их из-под земли достану.

— Вот и отлично. До вечера, — Ким повесил трубку.

Юра стоял, растерянно глядя на телефон. Немецкая аппаратура. Особенный материал? Что-то здесь не так. Ким всегда был немного странным — слишком серьёзным для своих лет, говорил иногда о музыке так, будто знал о ней больше, чем все они вместе взятые. Впрочем, какая разница? Главное — деньги есть, и теперь всё завертится всерьёз. Не просто танцульки в заводском клубе, а настоящие концерты, с профессиональным звуком…