Попытался встать — снова накатили тошнота с головокружением, и меня вывернуло на пол. Снова этот запах… Парень что, цианида наглотался? И господь меня… вместо него? Мне вдруг захотелось помолиться. Никогда особо верующим не был, так, ходили в церковь на Пасху и Рождество, да и то, если бы не София… Я стал на колени, и из меня полилась не молитва даже — водопад слов. Я зачем-то рассказывал про этот проклятый Аушвиц, про несчастного Йосю, такого нескладного в свои последние мгновения, просил дать знак, чтобы я понял, зачем оказался здесь. Чего я ждал? Что ангелы воспоют осанну и ко мне спустится с потолка кто-то в сияющих одеждах? Но никого не было. Где-то стрекотали цикады, проехала машина — и всё.

Как ни странно, мне стало немного легче. Совсем немного — головокружение никуда не делось, тело не слушалось, пот стекал по спине, и казалось, что не хватает воздуха. Но успокоился немного. Что мне делать дальше? Я не знаю испанского! Понятно, что когда хозяин будет что-то говорить, надо отвечать «Си, сеньор». Команды начальника ответа «нет» не предполагают. Но вдруг надо будет сказать что-то? Притворюсь заикой, пусть думают, что головой ударился сильно.

Я сидел, обняв колени, и не знал, что делать дальше. Где я? Кто я? Что это за кошмар?

Послышались шаги. Я вздрогнул.

В дверном проёме показалась она — та самая мулатка из аптеки. Тёмная кожа, волосы, стянутые платком, напряжённое лицо. Она остановилась, прислушалась, потом шагнула ближе и сказала быстро, немного нараспев:

— ¿Estás bien? ¿Tu cabeza… dolor? Muy mal te vi, chico…

Я напрягся. Cabeza… Это же… похоже на cap — голова, по-румынски. Значит, спрашивает, болит ли?

Я ткнул пальцем в висок, качнул головой, потом развёл руки и попытался заикаться:

— Э-э… я… э-э… — и ткнул в себя снова.

Она посмотрела сочувственно, кивнула, присела рядом. Погладила меня по голове. Боже… как приятно она пахнет! Свежесть, молодость, что-то с цветочным ароматом. Роза? Девушка посмотрела на лужицу рвоты, вздохнула, встала, вытащила из ведра тряпку и вытерла пол.

— No problema… despacito… tú ven — mi casa, cerca. Agua. Comida poquito. ¿Sí?

Casa — это дом, как casă. Comida — еда. Agua — вода. Понял. Почти всё понял.

Я медленно кивнул.

Она протянула руку, помогла встать. Я едва удержался на ногах, но она подхватила под локоть.

Мы вышли наружу, по нам ударило мощное солнце. Я аж заморгал, протер глаза. Как же жарко! Градусов тридцать, не меньше. Море чувствовалось — ветром доносило неизбежные запахи тухловатой рыбы и гниющих водорослей.

Девушка повела меня по узкой улочке, заваленной камнями и строительным мусором. Где-то шумела вода, скрипели ставни, лаяла собака. Да уж, несмотря на апломб, аптекарь не жирует. В таком районе работать — значит, подбирать гроши, не собранные фигурами покрупнее.

Дом оказался хибарой из досок и жестяных листов. И располагался он на самом краю грандиозного пожарища — рядом недавно выгорело как бы не с десяток таких же сарайчиков, еще запах не выветрился. Внутри — всего одна комната. Кровать, стол, лавка. Пара шкафчиков с посудой и еще чем-то. Тесно, темно и… прохладно. Мне сразу полегчало. Девушка усадила меня на грубую лавку, принесла кружку с водой, щербатую миску с чем-то вроде тушёной фасоли и куском лепёшки.

Я ел медленно, запивал, и пытался не думать. Ни о лагере. Ни о газе. Ни о том, в чьём теле я теперь живу.

Только об одном: это не сон. И назад, похоже, дороги нет.

Как выучить язык? Лучший способ, как шутят бывалые, завести любовницу. Через месяц будешь тараторить, как родной. Не мой случай. Да и деньги на преподавателя — фантазия. Остаётся последнее: выйти и говорить с кем угодно. С лавочниками, сапожниками, старушками с тросточками. Только не возле дома. Мало ли кто что подумает. Вдруг решат, что я стукнулся головой. Или не я вовсе.

Кстати, неплохо бы узнать, как меня зовут. Состояние уже улучшилось до той степени, что в голове появились правильные вопросы.

Я осмотрел угол, где пылился чемодан. Тряпичный, с медной пряжкой, потертый до основы. Внутри — пара белья, старый ремень, тонкая рубаха, истончившаяся на сгибах до состояния бумаги. Белая когда-то ткань приобрела благородный оттенок слоновой кости, перламутровые пуговицы местами покрошились, воротничок зиял потертостями. Если её надеть — только под пиджак. Которого, само собой, не было.

На дне чемодана — сложенный вчетверо конверт. Обычный, почтовый. Внутри — аккуратно свернутое свидетельство о рождении, тонкий листик с пожелтевшими краями. Certificado de Nacimiento. Имя в свидетельстве: Luis Rafael Calderón Pérez, родился 12 de marzo de 1941, La Habana. Родители — мать: Inés Pérez, профессия: doméstica. Домработница? Служанка? Отец не указан. На обороте стояла бледная нечитаемая печать и неразборчивая подпись. Если это надежный документ, то я балерина. Такое добро сделает любой шаромыжник, даже сильно стараться не придется.