Утром, пока я готовил завтрак, Пиньейро сидел у радиоприемника, слушая новости. Он внимательно ловил каждое слово, время от времени что-то записывая в свой маленький блокнот. Повстанческие радиостанции были довольно маломощными, передачи часто прерывались помехами. Но можно было еще слушать испаноязычную станцию из Флориды. Те пытались подавать новости нейтрально, но скрывать, что ситуация для Батисты становится всё хуже, не могли.

Пиньейро периодически куда-то пропадал. Он уходил рано утром, возвращался поздно вечером, его лицо было уставшим, но глаза светились каким-то внутренним огнем. Он никогда не рассказывал, куда ходил, что делал, и я не спрашивал. Сантьяго тоже уходил вместе с ним. Я оставался один в доме, разбирая новые газеты, пытаясь понять, что происходит в Гаване, на Кубе, в мире. Постепенно картина прояснялась. Режим Батисты трещал по швам. Повстанцы продвигались вперед, их успехи становились все более очевидными.

Потом Барба Роха начал использовать меня. Сначала это были простые поручения — отнести письмо одному человеку, забрать записку у другого. Я ходил по городу, стараясь быть незаметным, смешиваясь с толпой. Записочки были зашифрованы невинными сообщениями. «Мануэль привезет рыбу в пятницу к дяде Игнасио». Или что-то вроде: «Завтра жду тебя у церкви. Принеси мне булочки». Но я знал, что за этими невинными словами скрываются какие-то приказы.

Как-то Пиньейро притащил армейскую рацию. Я таких не видел. Понятно, что старая и потертая, и весь набор выглядел так, будто скоро понадобится банка черной краски, которой всю эту технику надо было покрыть в три слоя перед тем как выбросить, но такое не встречал. Здоровенная дура, пять с лишним кило веса, с трудом влезла в противогазную сумку, но простая до изумления: ручка переключения каналов, регулятор громкости, да щель динамика. Ну и антенна — отдельное веселье, складная, но всё равно длинная и капризная. На испытания отправили, как водится, меня — самого молодого. Я гонял по округе, щёлкал тангентой, слушал хриплый треск и искаженные голоса. Плечи, правда гудели к концу дня, потому что аккумулятор у приборчика жил крайне мало. Вестимо дело, продукт был американским, изготовлен какой-то «Сентинел» и звался PRC-6.

Наконец, наступил Сочельник, Ночебуэна. Атмосфера в Гаване была необычной. На улицах, несмотря на тревогу, царила праздничная суета. Люди спешили купить подарки, украшали дома. Вечером, ближе к полуночи, мы с Пиньейро и Сантьяго отправились на рождественскую мессу. Церковь была заполнена до отказа. Свечи горели, бросая мягкие, мерцающие отсветы на лица прихожан. Пахло ладаном, воском и чем-то неуловимо праздничным. Голоса хора звучали чисто и проникновенно, наполняя зал гармонией. Я стоял рядом с Пиньейро, слушая проповедь священника, и думал о своей жизни, о своем пути.

После мессы, когда мы возвращались домой, я не выдержал.

— Амиго Пиньейро, — сказал я. — Какова цель нашего пребывания здесь, в Гаване? Мы же ничего не делаем. Только сидим и ждем.

— Луис, — подумав, тихо сказал он. — Надо научиться ждать. Это главное для разведчика. Ждать и наблюдать. Как рыбак ждет, когда рыба клюнет. А о задании ты узнаешь в нужный момент. Ведь ты сам говорил, что если вдруг тебя арестуют, лучше будет ничего не знать.

Я кивнул. Он был прав. Мой собственный принцип. Ничего не знать, чтобы не проговориться под пытками. Но все равно, хотелось действия. Вернее, хотелось, чтобы все это поскорее закончилось.

Двадцать шестого, на следующий день после Рождества, я собрался на тренировку. Там, наверное, и забыли обо мне. Но в том не моя вина. Будь моя воля, никуда не уезжал бы.

Но нет, помнят, как оказалось.

— Луис! Где ты пропадал, бездельник⁈ — закричал мне, Сагарра, когда я появился в зале. — Я думал, ты уже сбежал куда-нибудь, сеньор-боксер! Или совсем уже обленился, лежа на своих мягких простынях!

Я лишь пожал плечами, изображая виноватую улыбку.

— В наказание, — продолжил Сагарра, — сегодня ты встанешь на спарринг с Рафаэлем! Давай, покажи, на что способен!

Разминка пронеслась быстро. Я уже не изображал загнанную лошадь после пробежки, и не поднимал руки через силу после пяти минут у груши. Рафаэль, племянник Сагарры, стоял рядом в ринге, его лицо было серьезным, но в глазах мелькало предвкушение. Он, кажется, ждал этого момента, когда можно взять реванш за то, давнее поражение. Мы обменялись взглядами. И я глаза не опустил.