Она хотела еще что-то сказать, но Марина вдруг повернулась к ней и отчаянным срывающимся голосом крикнула:

– Не знает он ничего! Это не он! Перестаньте его мучить!

Она выбежала за дверь. Доктор вполголоса пробормотала что-то о нервных женщинах и велела Насте дать пациенту обезболивающее и снотворное. Решительно пресекла попытку кого-то очень сердитого и громогласного пройти в палату.

Все стихло. Постепенно начала затихать боль. Выцвела, истончилась. Сашка почувствовал, что проваливается в сон, но вместо того, чтобы поддаться ему, он нащупал рукой край кровати, уцепился и попробовал приподняться.

Когда утром Настя пришла проведать пациента, Саша сидел на кровати, прижав ладони к глазам. Медсестра сперва решила, что он плачет, застыла на мгновение, не зная, как быть, потом бросилась утешать. Всплескивала руками, словно не зная, тронуть ли за плечо, погладить ли по голове, или вовсе не притрагиваться, все-таки под следствием человек.

- Вы... что вы, не плачьте... - забормотала она, не зная, как реагировать на то, что пациент, которому полагалось лежать пластом еще дня четыре, самостоятельно сел, но сел для того, чтобы... заплакать. И сердце, видимо, подсказывало девушке, что надо бы утешить, поддержать, но не рассердится ли такой крепкий мужчина от того, что она вообще увидела его плачущим.

Все ее мысли и метания так явственно читались в шорохах униформы, в паузах и сбившемся дыхании, что Саше стало жаль Настю. Он убрал руки от лица и улыбнулся ей, хотя и понимал, что на улыбку то, что получилось, похоже мало.

Но он видел. Видел перепуганное лицо медсестры. Круглое, покрытое светлыми веснушками. Широко поставленные серые глаза. Завернувшуюся сережку в правом ухе.

– Они Анну Федоровну нашли, – сказала девушка тихо. – И папа ваш… ему, наверное, стыдно очень.

– Лизу? Девочку… нашли? – спросил он, опускаясь обратно на кровать. Силы кончились. Нужно было подкопить, чтоб снова начать тренировку.

– Пока никаких новостей, – ответила медсестра виновато. – Вы как себя чувствуете?

Сашка не видел смысла храбриться. Всегда считал, что с медицинскими работниками стоит быть честными, как с самим собой, а не изображать викинга, которому топор в спине немного мешает спать.

– Сильно болит голова, судороги в ногах, но руки слушаются. Ходил в туалет и не упал. Зрение почти восстановилось. Вчера я видел только пятна, а сегодня уже ничего.

 – Это хорошо, - улыбнулась Настя, – это очень хорошо. Я доктору сейчас передам. Знаете. я ведь не поверила, что это вы ту девочку украли. У вас лицо такое открытое. Я сразу подумала, что не может быть, чтобы вы.

При упоминании о Лизе все сжалось внутри. Накатила волной бессильная злость - на себя, что не хватает сил даже толком пройтись по коридору. Едва удалось доплестись по стенке до уборной. А Лиза, может быть, нуждается в помощи.

Видимо, эти мрачные мысли отразились у него на лице, потому что медсестра осеклась и принялась искать что-то в карманах.

– Вот, - сказала она, словно извиняясь. - Я вам телефон принесла.

Она протянула мобильный.

– Сразу, как разрешили. Может, вы юристу позвонить захотите. Или родственникам кому…

Сашка дождался, покадевушка уйдет, набрал номер Марины. Она не ответила. Долго летели и падали куда-то в пустоту гулкие гудки. Написал: «Я люблю тебя. Мы ее найдем». Стер. Написал снова. Отправил и замер, глядя на погасший дисплей.

В ответном сообщении было три слова. «Судьба у меня».

Его словно ударили. В лицо будто жаром дохнуло из горна.

Сашка позвонил в кузницу. Сказал, не вдаваясь в подробности: избили, в больнице, дочка любимой женщины пропала, все по машинам и на помощь следственным органам. Услышав обеспокоенные, но такие уверенные голоса друзей, снова ощутил землю под ногами. Нажав отбой, сел, растер ноги. Когда позвонил отец, отвлекаться от самомассажа не стал. Второй раз отец перезванивать не решился. Понял.

Зато позвонила Катя. Сообщила, что все рассказала полиции. ВСЁ. В это слово она вложила все свое презрение и обиду. «Сядешь, педофил вонючий, а если нет – я на телевидение позвоню и расскажу, не выпутаешься», – прошипела она в трубку, и Сашка нажал отбой.

От ее ядовитых слов стало так гадко на душе, что вдвое сильней захотелось выбраться из больницы. Он гнал от себя мысль о том, что прошло слишком много времени, возможно, самое страшное уже случилось. Он поставил между собой и этой страшной мыслью раскаленный горн, и выковывал себя, правил, прямил, словно заготовку, заставляя мышцы оживать, превращая боль в обжигающее лекарство от отчаяния.