Занятия возобновляются до конца недели.

Все профессора старшего звена рассылают свои собственные версии одного и того же электронного письма: слегка завуалированное напоминание о том, что они не будут продлевать сроки выполнения каких-либо заданий, с мелким шрифтом о записи на прием к психологу, если у вас проблемы.

Даже посты с печальными воспоминаниями, которыми была забита моя лента в социальных сетях за несколько дней до этого, начинают сокращаться. Люди начинают заполнять пробелы. Микки становится бедным стипендиатом, который не смог угнаться за гиперконкурентной академической средой Лайонсвуда и раскололся самым худшим образом.

Сплетни перекликаются со старым видео команды по лакроссу, пьяной в стельку, и предположениями о том, увеличила ли Биби Лэндис грудь летом.

Я моргаю, и смерть Микки находит свое место в куче других застарелых скандалов Лайонсвуда.

А потом я нахожу листовку, приклеенную к моей двери в пятницу.

Неловкая улыбка Микки смотрит на меня в ответ черным по белому, за ней следуют подробности бдения при свечах, которое состоится во дворе в эту субботу. Я не пропускаю почти микроскопический шрифт внизу страницы, в котором говорится, что мероприятие полностью спонсируется семьей Эллис.

М-да.

Я знаю, что Адриан был исключительно щедр, начиная с приготовленного обеда и заканчивая тем, что, я уверена, станет очень продуманным мемориалом, но внутри у меня все еще бурлит от неуверенности.

Люди лгут только тогда, когда им есть что скрывать.

Вот что говорит мне Рик, нынешний мамин парень и мой псевдо-отчим. С другой стороны, Рик черпает большую часть своих новостей из «Facebook conspiracy theories» и, кажется, постоянно убежден, что я краду мелочь из его пикапа.

Наверное, я слишком много думаю об этом.

Возможно, Адриан солгал о том, что был в библиотеке, чтобы предотвратить чрезмерную реакцию Софи и ее друзей. Может быть, он не слышал, как я звала Микки. Может быть, он просто не хотел провести остаток ночи, допрашиваемый детективами в какой-нибудь холодной комнате для допросов.

В духе настоящего Лайонсвуда, в бдении при свечах нет ничего незначительного или преуменьшенного. Тысячи свечей и фонарей, тщательно расставленных по заросшему травой двору, сияют, как звезды, под сумеречным небом.

Мемориальные розы и незабудки вплетены в большие зеленые арки, обрамляющие дорожку к сцене, где сидит Дин Робинс, склонив голову и сцепив руки, рядом с пожилой парой, которую невозможно спутать ни с кем, кроме родителей Микки.

У них такие же вьющиеся кудри, как у их сына, и они смотрят на гигантский экран, на котором отображается та же неуклюжая фотография из ежегодника, что и во флаере. Мне немного жаль Микки — мне бы не хотелось, чтобы моя фотография в ежегоднике первокурсников была той, под которой все меня помнят.

Не то чтобы кто-то, кроме его родителей, присматривался слишком пристально. На бумаге это может быть о Микки, но для студентов эти мероприятия всегда будут посвящены чему-то другому.

Картинка.

Кто лучше всех одет, кто переделал свой гардероб, а кто перестарался и выставил себя дураком.

Софи, конечно, похоже, проводит кампанию за то, чтобы одеваться лучше всех, если судить по ее винтажному черному костюму Alexander McQueen.

Я скрещиваю руки на груди в попытке скрыть полоску разорванной ткани в вырезе моего собственного черного платья. Оно более чем плотно облегает грудь и бедра, без сомнения, побочный эффект того, что пролежало в шкафу со средней школы.

Это все, что я могу сделать, чтобы зависть не поднимала свою зеленую голову всякий раз, когда я замечаю очередное великолепное коктейльное платье, проходящее мимо.

Я здесь из-за Микки.

И я могу скорбеть так же хорошо в платье из универмага десятилетней давности, как и в дизайнерском.

Как только толпа рассасывается, Дин Робинс поднимается на трибуну, свечи отбрасывают теплый свет на его смуглую кожу.

Его речь короткая, усыпанная статистикой самоубийств и напоминаниями записаться на прием к вечно неуловимому консультанту по горю. Он благодарит родителей Микки за то, что они разрешили их сыну посещать его школу, и выражает сожаление, что светлому будущему Микки пришлось на этом остановиться.

Это произносится без слез, хотя он держит носовой платок свернутым в одной руке и наготове.

Это совершенно расплывчатая речь, которую я ожидала бы от декана Робинса — извиняющаяся, без выражения каких-либо угрызений совести, которые могли бы быть связаны со школой. Я полагаю, он уже попросил родителей Микки встретиться со школьным юристом и подписать документы, гарантирующие, что они не будут привлекать Лайонсвуд к ответственности за самоубийство.