- К тому времени, как мы доберемся в Полис, Вы поймете, почему я не летаю, - улыбнулся мне Соттельнхеус, когда мы ехали по пригороду Алимпуса.

Я продолжал любоваться пейзажем. Фобии барона меня совершенно не интересовали: пришлось отправлять телеграмму клиенту о своей задержке. А я не люблю заставлять ждать, особенно когда дело касается работы.

За окном проплывали приземистые сельские домики, с алыми коническими крышами, окруженные возделанными садами. Листва ярко горела на утреннем солнце. Кое-где встречались волнопередатчики, напоминавшие скелеты древних драконов. Соединенные друг с другом цепью проводов, сопровождали нас столбы линии электропередач.

- Вы уже совершили выбор, господин Танатис, - продолжал монолог барон. - Отпустите хватку. Дайте возможность ситуации развиваться, и Вы увидите, насколько отлажен механизм мироздания.

Я мысленно выругался. Чертов старый лис. Я и так играю по его правилам, что ему еще от меня нужно?

- Вы занимаетесь уникальным делом в жизни, - Карл не обращал внимания на мое молчание. - Вы никогда не задумывались над природой сна? Чем она отличается от бодрствования? И вообще, мы пробуждаемся хоть на мгновение, или так и ходим вечно спящие из жизни в жизнь, из мира в мир?

-  Идея того, что наша жизнь -  иллюзия, не нова, - разговор мне стал достаточно интересен, и я последовал совету барона ослабить хватку. - Но она мне кажется малодушной. Часы идут, - я показал Соттельнхейму свой «Нордикс».

В ответ старик улыбнулся.

- Это потому, что Вы в этом уверены.

- В Летаргии, признаюсь, я не всегда уверен. Но они остаются на месте.

- Ваш страх мешает увидеть их идущими.

- Если так, то по Вашей теории эмоция служит определяющим фактором бытия. Не слишком ли самонадеянно?

Барон продолжал улыбаться.

- А разве мир не одна большая эмоция? Разве не захватывает дух от красоты рассветов? Разве не сжимает сердце расставание с любимыми? Разве не радуют душу успехи в жизни? А неудачи? Разве жизненный крах не толкает на самоубийства, когда естеством всего сущего является инстинкт самосохранения? Что в этом случае отключает его?

Я задумался: никогда не мыслил в эту сторону. Свою профессию воспринимал как вызов самому себе, своему бытию. Мне всегда хотелось большего, чем просто существования. Наука приоткрывать завесу Тайны в условиях строжайшей секретности, мне виделась минимально необходимым количеством адреналина в серой рутине человеческого бытия. Игра с огнем. Игра со смертью в прямом смысле этого слова. Мне казалось, что это хождение по лезвию бритвы в конечном итоге приведет меня к пониманию чего-то большего. Того, что пока с трудом представляю.

Я встретился взглядом с Оттисом через зеркало заднего вида. Шофер внимательно слушал нас и лукаво улыбался. Мой верный старик. И у тебя есть свои тайны.

На ланч мы остановились в небольшой уютной деревушке. Домики, традиционно пухлые, словно плоды физалиса, увенчанные остроконечными крышами, зрели сквозь обильные заросли садов. Таверна, единственная в этом райском уголке, располагалась на центральной площади. Столики стояли среди яблочного сада, посреди которого бил фонтан. Недалеко от него, в тени яблони, мы и расположились.

Пока нас обслуживала пухленькая официантка в белоснежном переднике, я разглядывал местное население. Наблюдать за людьми мне всегда было интересно. Живая театральная постановка с непредсказуемым сюжетом.

Недалеко от нас обедала пара. Классический пример заранее обреченной жизни: расфуфыренная по-столичному молоденькая красотка в шикарном кожаном корсете и парчовых алых юбках. Кокон золотых волос украшали латунные, инкрустированные лунными камнями, шпильки. Томный, заискивающий взгляд изнывающей от скуки девы. И ее муж: старик лет семидесяти, в черном лощеном фраке, белоснежной рубашке с бантом. Он явно старался походить на молодого щеголя, под стать своей жене.

У прилавка покупали какое-то лакомство мама с дочкой. В простых деревенских платьях. Загорелые, с неубранными волосами, крестьянки. Они о чем-то весело переговаривались с продавцом. Все трое смеялись. Искренне. Меня всегда удивляла и восхищала сила духа простого народа, которая так контрастировала с вечной депрессией респектабельных горожан и зажиточных помещиков. Нет, я никогда не был борцом за права. Я всегда считал, что у каждого из нас в этом мире своя стезя. Но именно суровый быт и тяжелые условия жизни сельских трудяг ковали им удивительно светлые души.