„Отлично, — подумал Мишко, — теперь-то я увижу, „мечтатель" он или нет?"

Чтение и разговоры продолжались до вечера. Все увлеклись чтением, и чем дольше Мишко слушал, тем более он приходил к заключению, что никакой Степан не „мечтатель".

Новые друзья Степана проникались к нему все большей любовью.

— Посмотри, сын мой, — сказал старик Хратский, обращаясь к Мишко, когда они вышли от Крачинских, — мы тут все жили, скажу для сравнения, как немой скот, будто и Бога у нас не было. Чему учит теперь Степан, тому давно следовало мне учить его отца и его самого. Но что поделаешь, когда человек почти ничего не знает? Когда я вспоминаю, в каких грехах жил, сколько лет преступал заповеди Божии, не думая, что это грех... Ах, сын мой, обратись скорее и ты, как Степан, тогда тебе не придется каяться в стольких грехах, которыми я обременил свою совесть.

— Но, дедушка, — утешал Мишко старика, который утирал навернувшиеся на глаза слезы, — вы ведь всегда были честным и порядочным человеком. Никто не может обвинить вас в чем-либо дурном.

— Никто, сын мой, кроме Господа Бога. Он Один знает все. Когда Степан говорит о великой любви Божией, мне почти не верится, что Господь и меня возлюбил; меня, который был Ему всю жизнь непослушен и постоянно огорчал Его...

На этом пришлось прекратить разговор, так как им встретилась старушка Крачинская. Она только сейчас возвращалась домой. После богослужения она уже успела побывать у многих своих подруг и соседок.

На следующий день Блашко уехал на три недели продавать сушеные фрукты. На это время хозяйством занялась Марьюшка, усердно заботясь о Мишко и о маленьком Мартыне. В это же время уехали по делам отец и сын Хратские.

Проводив их, Степан зашел к Марьюшке с поручением от ее отца, которого он только встретил на улице. Пришел и Петр, прихватив с собою скрипку. Вместе они читали Слово Божие, пели духовные песни. Этот вечер им так понравился, что они решили собираться каждый день.

Вначале они собирались одни, но скоро к их пению стали прислушиваться и посторонние люди. Случалось, что вечером запоздалый мужик привозил на мельницу зерно и тут же подсаживался к ним, чтобы послушать красивое пение и чтение Слова Божия.

Степан всегда приводил с собой дедушку. Петр стал приводить с собою своего друга, ткача Петрана. Сам Петран был из другой деревни, но жена его была из Дубравки. Женившись, он переселился в Дубравку, но теща его невзлюбила, да и жена относилась к нему не лучше матери. Петран был рад случаю отлучиться иногда из дома. Ему нравилось сидеть в спокойной уютной комнатке на мельнице и слушать чудные слова, которые читал и пояснял Степан.

Этот маленький кружок был настолько глубоко захвачен действительностью Божественной истины, что они забыли об окружающем. Единственным стремлением их было — приглашать других вступить на путь спасения.

Скоро все заговорили о них. Уже далеко разнесся слух о том, что Степан Хратский привез с собой новую веру. Прошло несколько дней после отъезда Блашко и Хратских. Молва о собраниях „мечтателей" уже далеко распространилась за пределы Дубравки. Говорили, что новую веру приняли старик Хратский, Марьюшка и Мишко Блашко, Петр Крачинский и Павел Петран. Все они не только сами перешли в новую веру, но и ревностно стараются привлечь к ней других. Кто принадлежит к новой вере, не смеет ни курить, ни пить вина, ни идти в кабак и на гулянья, танцы и всякое веселие запрещаются. Требуется все время сидеть с Библией и молиться.

Эти дубравские „мечтатели" по воскресеньям ходят в церковь, но по дороге вступают в споры о вере с прихожанами. Молодежь подтрунивала над ними, пожилые — ругали. Но больше всего их удивляла непонятная перемена в Петре Крачинском. Его больше не видно было в кабаке, он не сквернословил, не дрался, не напивался, как это случалось с ним прежде. Когда его приглашали играть на скрипке, он отвечал: „Не могу больше играть для дьявола; я достаточно нагрешил за свою жизнь". Дома он усердно занимался ткачеством, а вечером ходил на мельницу к Блашко.

Старушка Крачинская не свернула сыну шеи, она была глубоко поражена переменой в Петре. Но оправившись от первого испуга, скоро убедилась, что ни угрозы, ни проклятия, ни слезы не могли изменить убеждений юноши.

— Делай, что тебе угодно, матушка, — говорил он. — Если ты от меня и отречешься, я все равно не оставлю Степана. Ведь он один сжалился надо мною, когда я лежал на дороге, как тот несчастный, попавший в руки разбойников, около Иерихона. И священник, и левит прошли мимо, помог мне только один Степан. Уже за одно спасение жизни я должен