Первые попытки давались с трудом: рука дрожала, прицел был расфокусирован, отдача вызывала боль в плече. Я выдергивал Кольт из кобуры и старался концентрироваться, вспоминая, как когда-то правой рукой достигал идеала меткости. Теперь же я вынужден был тренировать левую, и каждый выстрел был битвой с самим собой.

Сначала один за другим я делал медленные, неторопливые выстрелы по деревянной мишени, установленной на стене ранчо. С каждой новой попыткой координация улучшалась, точность росла. Я чувствовал, как дрожь постепенно уходила, и с каждой минутой становился увереннее в своих силах. Эмми наблюдала за мной, и в её глазах я видел искорку гордости, смешанную с облегчением.

В моменты между тренировками, лёжа на мягкой кровати, я погружался в размышления. Мои мысли то возвращались к старым временам, то уносили меня в неясные дали будущего. Болезнь постепенно отступала, уступая место ясности ума. Я понял, что моя новая жизнь стала шансом начать всё с чистого листа. Что у меня было в прошлой жизни? Семья? Но, увы, у меня не было детей — Нина была бесплодна, лечение не помогало. Страна? Ее разорвали на части в 90-е и пересобрали с большим трудом и жертвами. Работа? Вся жизнь на дипломатической службе. Каждый день наблюдать, как власть сдает позиции, а потом большим трудом и кровью отвоевывает их обратно. Бессмысленные качели. Примерно, как в начале нового века здесь, при Николае. Зашли в Маньчжурию и тут же вышли — проиграли Русско-японскую войну. Дали права всем сословиям в 5-м году, разрешили избрать Думу. И уже спустя всего год ее разогнали. Как и все последующие Думы. Так и не дав народу нормального представительства. Про кровавое воскресенье, первую мировую, революцию так и вовсе не хотелось думать. Как говорил один персонаж из интернета — «просрали все полимеры».

Солнце уже почти село, окрашивая поле в медные тона. Я стоял у забора ранчо, левая рука сжимала «Кольт», правая пока еще висела на перевязи. Мишенью служила старая консервная банка, подвешенная на ветке сухого клёна. Выстрел — банка дёрнулась, но не упала. Второй — осколки жести брызнули в траву. «Левой хуже… Но это лучше, чем ничего», — подумал я, медленно перезаряжая барабан. Воздух пах полынью и тревогой.

Внезапно степь вздрогнула от тяжёлого топота. Из-за холма вынеслась лошадь — пегая, с пеной на боках, её брюхо было залито кровью. На спине, пригнувшись к гриве, сидел индеец. Его лицо, изрезанное шрамами, словно сошло с древних гравюр. Плащ из шкуры развевался за спиной, в волосах, заплетённых в две косы, трепетали орлиные перья. На груди — ожерелье из медвежьих когтей. Баннок? Скорее всего. И явно какой-то вождь.

Лошадь споткнулась, рухнула на передние ноги, забилась в пыли. Индеец скатился с неё, замер рядом. Я тоже изобразил соляной столб, не зная, что делать. Увидел он меня или нет? Стрелять или ждать?

Вдруг индеец выхватил из-за пояса нож. Одним движением перерезал горло животному, прекратив мучения. Кровь хлынула на землю, смешавшись с пылью. Я тихо, еле-еле двигая пальцем взвел курок револьвера. Хорошо, что он заряжен. Плохо, что под левую руку… Но индеец услышал звук щелчка, резко обернулся. И тут наши взгляды скрестились.

— Белый… — прошипел он, выхватывая из-за спины ружьё с примитивной резьбой на прикладе.

Я не шевелился. Кольт уже смотрел ему в грудь. Ветер шевелил полы его плаща, открывая рану на боку — свежую, сочащуюся кровью. Да он и сам едва держится.

— Не надо стрелять, — произнёс я медленно. — Я не твой враг.

— Все белые враги! Убивают нас, отнимают земли…

Говорил вождь на английском вполне прилично. Только путал т и д, дифтонги упрощал до одной буквы.

Взгляд краснокожего скользнул к моему поясу, где висела серебряная пряжка в форме оленя — трофей с тела Джесса.

— Откуда это? — голос индейца прозвучал хрипло. Он ткнул ружьём в пряжку. — Брат мой… носил.

Так вот чья это была вещь! Я вспомнил слова шерифа: «Торнтон сорвал её с шеи убитого вождя».

— Джесс Торнтон убил твоего брата, — сказал я, не опуская револьвер. — Я убил Джесса. Пряжку взял с его тела. Как трофей. Понимаешь?

Индеец замер. Его пальцы разжались, ружьё опустилось. В глазах появилось что-то вроде уважения.

— Как тебя зовут?

Я решил пошутить и взять кличку убитого Блейка.

— Итон Быстрая рука.

Краснолицый кивнул, а я медленно, правой рукой снял заколку, протянул её. — Она твоя.

Он взял её, сжал в кулаке, будто боялся, что ветер унесёт. Потом кивнул:

— Я — Текумсех. Вождь банноков. Ты… друг — краснолицый сдернул с шеи ожерелье из медвежьих когтей, кинул его мне. Я поймал, провел по нему пальцем. Острые!