Мы долго сидели молча, взявшись за руки. Слова были не нужны. Все было сказано раньше — взглядами, прикосновениями, той страстью, что вспыхнула между нами неожиданно и властно.

— Ты вернешься, — прошептала она наконец. Это был не вопрос, а констатация факта.

— Да, Марго. Обязательно.

— Это опасно? То, куда ты едешь?

— Не опаснее, чем горы Вайоминга, — я попытался улыбнуться. — Но я вернусь. Обещаю.

— Я буду ждать. — Она подняла на меня глаза, и в них стояли слезы. — Я буду ждать тебя, Итон. Сколько потребуется. А если не дождусь — поедут вслед за тобой!

Я улыбнулся. Прямо декабристка!

— Мне нужно, чтобы ты позаботилась о Звездочке, — сказал я, чтобы сменить тяжелую тему. — Я не могу взять ее с собой. Она останется здесь, в конюшне.

— Конечно, — кивнула она. — Я буду сама за ней ухаживать. Выезжать ее каждый день.

Она прижалась ко мне. Я почувствовал, как дрожат ее плечи.

— Не плачь, Марго. Все будет хорошо.

Но она плакала. И я целовал ее соленые от слез губы, гладил ее волосы, шептал слова утешения, которые казались банальными и недостаточными. А потом… потом слова снова стали не нужны. Ночь окутала нас своим покровом, скрывая прощальную нежность, отчаянную страсть и горечь расставания. Мы любили друг друга так, словно это был последний раз.

Рассвет застал «Северную Деву» уже на середине реки. Портленд остался позади, растворяясь в утреннем тумане. Мы шли вниз по течению Уилламетт, к ее слиянию с могучей Колумбией, а затем — к океану.

Я стоял на палубе, кутаясь в новое пальто. Ветер трепал поля моей «Федоры», к которой я приделал повязку, чтобы ее не сорвало с головы. Рядом, опираясь на леера, стояли Джозайя и трое банноков. Их лица были непроницаемы, но я видел, как внимательно они всматриваются в убегающие берега, в чужой, незнакомый им мир.

— Ну что, парни, готовы к настоящему морю? — спросил я, стараясь звучать бодро.

Они молча кивнули.

Чем ближе мы подходили к устью Колумбии, тем шире становилась река, тем сильнее ощущалось дыхание океана. Вода потемнела, стала солоноватой на вкус. Появилась волна, сначала небольшая, потом все ощутимее. «Деву» начало покачивать. А потом, когда мы вышли в океан, пошли настоящие волны. Корабль взбирался вверх и падал вниз.

И тут началось. Первым сдал Джозайя. Его лицо позеленело, он едва успел добежать до борта. За ним последовали банноки. Им, привыкших к твердой земле гор и прерий, морская стихия встретила негостеприимно. Морская болезнь скрутила их быстро и безжалостно.

Меня тоже мутило. Не так сильно, как индейцев и негра, но неприятная дурнота подкатывала к горлу, голова кружилась. Я держался, стиснув зубы, глядя на горизонт, где река сливалась с океаном. Паровая машина мерно работала, шхуна упрямо шла вперед, рассекая волны.

К вечеру качка усилилась. Шхуну бросало с волны на волну, палуба ходила ходуном. Мои «горцы» лежали пластом в кубрике, не в силах поднять головы. Я тоже чувствовал себя отвратительно. Меня вырвало. Раз, другой. Я забрался в свою каюту, рухнул на койку. Казалось, этому кошмару не будет конца.

Не знаю, сколько я провалялся в полубессознательном состоянии. День смешался с ночью. Я почти ничего не ел, только пил воду, которую приносил кок — пожилой китаец Чэнь, невозмутимый, как Будда. Он же по моей просьбе присматривал за Джозайей и индейцами, давая им какие-то свои отвары.

Наконец, на третий день пути, я почувствовал, что качка стала меньше, а тошнота отступила. Голова прояснилась. Я выбрался на палубу. Солнце светило ярко, сильный ветер надувал паруса — Финнеган решил экономить уголь. Океан вокруг был бескрайним, темно-синим, с белыми барашками волн. Воздух был свежим, соленым, пьянящим.

Я добрел до мостика, взял биноколь. Ан нет, океан не бескрайний. Виден берег справа. Финнеган стоял возле штурвала, попыхивая трубкой.

— Ожили, адмирал? — усмехнулся он, увидев меня.

— Почти, Калеб. Где мы?

— Прошли Асторию еще позавчера ночью. Мыс Разочарования остался по правому борту. Вчера миновали Уэстхейвен. Ночью прошли мимо Порт-Ренфру на острове Ванкувер. Идем вдоль побережья на север. В пути уже трое с лишним суток. Как ваши орлы?

— Лежат. Но вроде получше. Чжоу говорит, скоро оклемаются.

— Ничего, море — лучший лекарь. Через пару дней будут бегать по палубе как заправские матросы. Привыкнут. — Он выпустил клуб дыма.

Я вышел на палубу подальше от табачного геноцида, глубоко вдохнул соленый воздух. Да, это была свобода. И опасность.

В этот момент снизу, из трюма, донесся какой-то шум, крики. Потом на палубу выскочил боцман Мёрфи. Лицо у него было взволнованное.