— Тренеру я позвонил.

— Когда?

— Сегодня около десяти.

— А смылся вчера после обеда, так? Где провел ночь?

— Не в парке же на скамейке. Знал бы, что вы дома...

— И что тогда?

— Пришел бы домой ночевать. Ма забыла мне дать ключи.

— Меня интересует, что ты ему сказал?

— Тренеру? А ничего особенного. — Янис покривил губы. — Сказал, приеду за вещами на будущей неделе. Сейчас нет денег на дорогу.

— Потрясающе! Даже не извинился перед ним!

Янис звучно вобрал в себя воздух и с еще большим шумом выдохнул его.

— Ну знаешь, с тобой нелегко. С чего ты взял, что я не извинился? Сам придумал, сам же ужасаешься. Я извинялся долго и нудно. Но, видишь ли, когда-то это должно было произойти. Мальчишками все хотят играть в хоккей. До поры до времени. Мне осталось учиться еще год. Надеюсь, ты помнишь, что у нас в школе одиннадцать классов...

Гунар не слушал его. Злость с новой силой сдавила виски.

— По шее бы тебя хорошенько съездить, — сказал он, — честное слово, тебя бы стоило так исколошматить, чтоб из тебя замазку можно было делать.

— Кому от этого будет толк?

— Тебе. Может, дошло бы, что нельзя о себе лишь думать. Играть в хоккей тебя никто не принуждал. Но свои дела ты должен улаживать с честью.

Янис включил приемник и, покручивая ручку, продирался сквозь дремучий лес станций.

— Прекрати. Выключи.

— Ну чего ты психуешь! Я не хотел, как-то само собой получилось. Сначала написал Варису письмо. Но письма идут медленно. Решил, дойду до почты, позвоню. А тут встретил одного парня на мотоцикле, он как раз ехал в Ригу. Вдруг ужасно захотелось поговорить по душам. Там совсем можно чокнуться. Проходит день, второй, третий, говорит только тренер. А ты учащенно дышишь. Стонешь. Зубами лязгаешь. И бегаешь, прыгаешь. Со штангой надрываешься. Потом едва хватает сил до постели дотащиться. У нас там был ночной сторож, старичок глухонемой, руки и ноги у него сами трясутся. Так вот повстречался он мне по дороге на почту. Жуткие, скажу тебе, ассоциации. Ну и нашло на меня...

Злость снова отступила. А ну к черту, подумал Гунар. Пришлось взять себя в руки, чтобы скрыть от Яниса свое состояние.

— Откуда ты знаешь Вариса? (Он чуть не сказал: сына Мелиты.)

— Не помню. Давно с ним знакомы. Ма частенько им названивает. Послушай, ты куда сейчас направляешься?

— Сиди спокойно. Уже половина второго. Сначала заедем в магазин за венком. Потом на кладбище. Впервые в жизни тебе придется нести гроб.

— А мне есть хочется.

— Да выключишь ты, наконец, этот дурацкий приемник!

Она закрыла глаза: господи, хорошо бы сейчас уснуть, скорей бы пролетело время, ну хотя бы на полчаса, на десять минут. В ушах однообразный, въедливый вой турбин, даже с закрытыми глазами она видела длинные ряды откидных кресел, неподвижные затылки, застывшие плечи, праздные руки. И столь же отчетливо видела серовато-дымчатое облако, неспешно проплывавшее за иллюминатором. Утро казалось уже бесконечно далеким. Далеким казался и полдень, а она все летела и летела, как будто до конца своей жизни обречена была теперь оставаться между небом и землей.

Она слишком часто поглядывала на часы, почти с болезненным нетерпением ожидая приземления. Усталость давала знать себя в волнении, в беспричинном беспокойстве: вот сейчас что-то произойдет, что-то случится. Обычно для нее первые минуты полета бывали неприятны, потом успокаивалась, привыкала. А тут нервы до того взвинчены, что ее фантазии перерастали в реальные сердцебиения, а грудь давила удушливая тяжесть.

Она пробовала думать о работе, о производственных планах, о предстоящем ремонте универмага, но приготовленный блокнот так и не раскрыла, мысли вращались по кругу: теперь уже скоро, немного осталось, еще двадцать семь, еще двадцать пять минут и буду дома. Понятие «дом» обнимало все: знакомый пейзаж, который увидит, спускаясь по трапу, близость Гунара, по которому ощущала почти осязаемую тоску, правда, тоска эта связывалась не с одним только Гунаром, был тут и знакомый уклад жизни, присутствие Яниса и тысячи мелких забот, вошедших, казалось бы, в плоть и кровь. Дом — это работа, привычный рижский климат, привычный шум на улице, да, и привычная ванная, привычная постель.

Глупо было отправляться в путешествие без Гунара, и как ей взбрело в голову? Да и зачем? Доводы, еще совсем недавно представлявшиеся убедительными, теперь казались попросту смешными. Неужто она не знала Гунара? Сгоряча невесть чего наговорит. Не следовало принимать всерьез. Через пять минут гнев перегорит, и он будет думать совсем иначе. А упрямился он только потому, что неудобно было отступать. К Гунару нужен особый подход. Да и найдется ли человек, к кому не нужен особый подход. У каждого свои причуды, свои недостатки. Природа не рождает совершенства. Взять хотя бы круг знакомых! Нет, Гунар настоящий образцовый муж. Всем бы жить в таком согласии, как они!

С Гунаром скучать не приходится, никогда его не покидают беспечность и какая-то юношеская неугомонность. Он до сих пор не склонил головы и, как и раньше, готов при случае выкидывать отчаянные коленца! Да, бывают моменты, у него из глаз искры сыплются, в минуту гнева он способен дверную ручку сорвать. Хорошо и то, что она побаивалась Гунара, один-единственный вопрос — что об этом скажет Гунар? — подчас развеивал ее самонадеянность, словно мякину на ветру. Ах, как не терпится опять оказаться дома, услышать насмешливый голос Гунара, расспросить, как он жил без нее.

Вот истинные причины ее волнений. Риск полета беспокоил меньше, чем предстоящая встреча с Гунаром. А что, если она спустится вниз по трапу и... Холодный ветер обдувает ноги, плещутся на ветру волосы и жакет, моросит мелкий рижский дождик, она шагает по маслянистым бетонным плитам аэродрома, за перегородкой ожидает множество людей, но Гунара нет среди них. Сумка в руке тяжелеет; как всегда после долгих перелетов или плаваний, ногам непривычно ступать по земле. Ее никто не встречает, ни Гунар, ни Янис. Сколько ни гляди, нет их. И все дальнейшее, как плотным туманом, окутано мраком, где полным-полно всяких неожиданностей и подвохов, возможностей и вероятностей... Велика ли надежда, что Гунар в свой отпуск станет сидеть дома и ждать от нее телеграммы? О Янисе вообще говорить не приходится. Янис в Рандаве. А что, если Гунар сейчас дома, телеграмму получил, а встретить ее не придет? Возможен такой вариант: Гунар дома и не придет?

Хмурые и плотные облака. В Риге дождь, температура воздуха четырнадцать градусов. Слегка подрагивая, самолет шел на посадку. Внизу промелькнуло что-то похожее на макет архитектурной выставки. Неужели Рига?

Ощущение такое, будто возвращаешься после долгих лет отсутствия. С высоты все казалось поразительно знакомым и непривычно чужим. Заросевшее от дождя крыло самолета не спеша описывало круг над новостройками Задвинья, через зеленые поля тянулись рельсы железной дороги, по Юрмалскому шоссе ползли разноцветные автомобильчики. В этом странном, как сон, видении удивительными казались такие точные приметы: шлагбаумы переездов опускались и поднимались, на перекрестках улиц загорались и гасли сигналы светофоров, из фабричных труб струился дым.

Теперь уже скоро, совсем скоро.

Медленно и как-то рывками самолет приближался к земле. Почти физически она почувствовала, как огромный серебристый цилиндр, слегка подрагивая размашистыми крыльями, зависал в воздухе. У нее заложило уши. Во рту пересохло. Перехватило дыхание. Теперь уже скоро.

Надо распластаться в кресле и спокойно досидеть. Но вместо этого она приникла к иллюминатору. Здание аэропорта на другой стороне. Легкий толчок, и колеса бесшумно коснулись посадочной полосы. Некоторое время она сидела неподвижно, совсем обессилевшая и расслабленная, как после приступа боли. Недавняя птица, превратившись в неповоротливую колымагу, еще долго катилась по взлетной дорожке, завывала турбинами. Поворачивала то в одну, то в другую сторону, пока наконец не остановилась. Растянувшаяся по всему проходу очередь еле двигалась. Ее кресло находилось в самом хвосте, и она оказалась последней. Из кабины вышли летчики и, весело переговариваясь, стали пробираться к выходу. В сетках они, как спортсмены мячи, несли арбузы и дыни. На разные лады звучало одно и то же: дом, домой, дома, до дома.