Натонзир с трудом поднялся на ноги и, спотыкаясь, начал продвигаться назад, к выходу из ущелья. Голова кружилась, в затылке гудело, а спину покрывала вытекающая из раны на голове кровь, но юноша не смел ни остановиться, ни оглянуться — в любую секунду со стороны узкого, стеснённого скалами прохода могли показаться уклуханские лучники и оборвать его жизнь своими быстрыми стрелами.
Натонзир снова споткнулся, зацепившись нетвёрдой ногой за распростёртое на земле тело льва, и еле удержал равновесие. Ещё немного, выход из ущелья близок.
За спиной раздался низкий, утробный рык. Не удержавшись, Натонзир оглянулся: с трудом поднявшийся лев, через которого юноша только что переступил, приняв его за мёртвого, слабо плёлся следом, из его проколотого копьём межреберья тянулись вниз дорожки вишнёвой крови.
* * *
Той ночью лев расположился в нескольких десятках метров от места, где решил встать на ночёвку возвращавшийся в Зарухай-кач молодой воин. Чтобы отпугнуть льва, Натонзир развёл огонь, а на время сна устроился на переплетении веток одного из деревьев. И всё равно целую ночь от страха почти не смыкавший глаза воин слышал тяжёлое сопение и слабое рычание льва в высокой траве неподалёку.
Весь следующий день ослабленный от потери крови и измождённый от недоедания лев упрямо следовал за человеком.
«Не желает упускать лёгкую добычу», — горько усмехнулся про себя Натонзир, — «выжидает момент для нападения».
В продолжение всего пути домой юноша был постоянно наготове: он крепко сжимал в руке копьё и время от времени дотрагивался до ножа, проверяя на месте ли он. Но раненый лев всё не нападал. В конце концов юноша так осмелел, что следующим вечером приблизился на несколько десятков шагов к лежащему в кустах льву и демонстративно положил на землю оставшегося после вечерней трапезы кролика. На второй день лев снова следовал за человеком.
К вечеру Натонзир вошёл в Зарухай-кач. Михантор и большая часть бежавшего с ним из ущелья войска были уже там и готовились к новому походу. В горы были высланы разведчики с целью изучения возможности прохода в ущелье по заниженной части Уклуханских гор с южной стороны. Посрамлённые провальным результатом своего предприятия воины вновь точили ножи и копья, а с лиц их не сходила тень тягостных дум. И только Зельмарес был весел — так он обрадовался, увидев вернувшегося Натонзира. Почти сразу Натонзир рассказал другу своём о приключении со львом, и уже на следующий день оба молодых воина в сопровождении младшего брата Зельмареса Ринарека (шестнадцатилетний юноша никак не хотел смириться с мыслью, что он не может идти вместе с братом искать льва) вышли за стены поселения и направились к тому месту, где Натонзир в последний раз видел хищную кошку. Лев был ещё там. Он старательно вылизал свои раны и больше не лежал на боку, приняв теперь обычную для львов позу на груди с подобранными под себя лапами.
— Не подходи! — крикнул Зельмарес Ринареку, но лев и не думал выскакивать на приблизившихся к нему людей: хвост вяло лежал на траве, огибая заднюю часть тела, а рыжеватые глаза кошки, облепленные тропическими мухами, недовольно жмурились на солнце.
Вечером Натонзир отнёс льву обезглавленную курицу.
Шли дни за днями. Натонзир, Зильмарес и Ринарек каждый день приходили увидеть льва и почти каждый день приносили ему еду. Что их вело туда? В первую очередь любопытство. Лев, не нападавший на людей, вызывал неподдельный интерес. Была ли это жалость к раненому, измученному заточением животному? Возможно. Ведь в это же самое время где-то там, в Уклухан-ринце, томились в неволе и их захваченные при набеге соплеменники.
И вот настал день, когда окрепший лев сам встретил людей с добычей: он уверенно лежал на своём месте, придавив одной из передних лап мёртвую тушку дикого кабанчика. Завидев людей, лев встал и медленно отошёл в сторону, оставив кабанчика на земле. Натонзир поостерёгся было приближаться к лежбищу льва, но Зильмарес вдруг настоял на том, чтобы подойти и отрезать от кабанчика хотя бы маленький кусочек. Лев, казалось, был удовлетворён.