Первым вернулся, как она выразилась тогда, ее ненавистный брат. Вместо приветствия он скорчил ей противную рожицу и накинулся на графин с водой — как обычно его добивала жажда. Не церемонясь, ушел в свою комнату переодеваться.
В ту же минуту она услышала, как закрывается входная дверь и закусила губу. Вот и второй пожаловал...
Парень появляется в дверях и улыбается своей самой милой улыбкой. Вдруг его лицо становится серьезным и он оглядывается по сторонам, чтобы убедиться, что Оливера нет поблизости.
«У-шёл пере-одевать-ся», — шевелит она губами, чтобы он понял.
И он, говнюк, понял.
Подбегает к ней и крепко обнимает, после подхватывает и кружит по комнате. Она призналась мне, что старалась не дышать в тот момент, чтобы не чувствовать его запах голода и пота — несло от него, наверно, за несколько миль.
— Все-все, я же сейчас помру от вони. Иди хотя бы подмыхи сполосни!
Парень прыскает со смеху и обиженно отстраняется:
— Триска-барбариска, где твои сраные манеры!
Когда Оливер неожиданно заходит, они сразу делают непринужденные лица, правдиво притворяясь, что обсуждали до этого как у кого прошёл сегодняшний день. И старший Роуд как всегда, конечно же, ведется.
— Да садитесь уже жрать, чего ждете-то? — как всегда в своей грубой манере хрюкнул парень, плюхаясь на табурет подле Оливера. Они пожали друг другу руки и принялись жевать ее варево.
— Как всегда недосолила, — буркнул Роуд, давая этим понять, что он не в очень хорошем расположении духа. Энтузиазм вечера пропал, все угрюмо наклонили головы в суп. Неловкую тишину нарушало лишь звяканье ложек и чавканье. Похлебка до ужаса была невкусная, но все молча ели, ибо больше нечего.
Ее плечи съеживаются, а чувство вины достигает своего пика. Она пинает под столом парня, отчего тот аж подавился, и бровями намекает ему на то, чтобы начал разговор, который должен был изменить ее последующие дни. Тот несколько секунд ерзает, видимо думает, а потом выдает:
— Оливка, помнишь я утром говорил, что хотел тебе кое-что сказать?
Роуд отрывается от еды и без интереса кивает.
— Так вот, я нашел вакансию для нашей Барбариски, она же все равно дома сидит и...
— Нет, — отрезал его Оливер, отчего Трис аж вздохнула от возмущения. — Она не будет работать.
Парень затыкается в недоумении, и тогда она берет все на себя:
— Что? С каких это пор ты запрещаешь мне что-то?
— С тех самых, когда стало принято рушить жизнь своим сиблингам...
Парень за секунду проглотил содержимое и по-тихому смылся с территории, пропитанной желчью, зная, что через несколько минут этой кухне грозит тотальный разгром. Ох, как бы она хотела сейчас оказаться на его месте...
— Слушай сюда, братец, — с отвращением выделила последнее слово. Резко поднялась с табурета и приблизилась к Оливеру. — Нехера было оставаться со мной, это был твой выбор, помнишь?
Оливер со злости смахнул касушку со стола, отчего та разбилась вдребезги, а содержимое разбрызгалось в разные стороны, и так же наклонился к Трис.
— Ты прекрасно знаешь, что не свалил бы даже если бы ты была угрозой для моей жизни. Я обещал им, что буду заботиться о тебе.
Она истерично прыскает со смеху, боясь, что в любую секунду может харкнуть родному брату в лицо.
— Забота? Это - твоя забота? Засунь ее себе в зад, дорогой братец.
Гордо встала, так же смахнув свою посудину.
— Убирай, — кинула Трис ему, перед тем как громко хлопнуть дверью.
Каким был тогда Оливер? Тихим, резким, грубым, злопамятным, надоедливым, унылым и слабым. Тогда раны обиды на сестру еще не затянулись. Он все еще винил ее в том, что не набрала нужное количество баллов. И, казалось, всю жизнь готов ее подстрекать из-за того, что не позволила подняться до звезд с любимой всей своей жизни, в прямом смысле этого слова. Она была подстилкой-зубрилкой для нее, и бесконечной вселенной для него...
Когда Трис рассказывала мне все это, я просто не мог в это поверить. Представить Оливера без его фирменных шуток и улыбки? Это было что-то на равне с представлением нас на Марсе...
Тот парень уже поджидал Трис в комнате.