Переведя взгляд на тонкую шею Рональда, Пенрод заметил, что она колышется от непрерывно поглощаемых печений. Теперь крик поднял Пенрод. Он предпринял попытку вернуть награбленное.

Но Рональд уже знал, что превосходит Пенрода в резвости. На этот раз он даже не стал убегать. Он уворачивался, пригибался, отклонялся, продолжая одновременно бурно заглатывать печенье. При этом он даже умудрялся похваливать лакомство и ехидно благодарить Пенрода за прекрасное угощение. И так, уворачиваясь от Пенрода и издеваясь над ним, он, всего лишь на расстоянии вытянутой руки от него, съел печенье до последней крошки. Пенрод, тем временем, вынашивал планы мести. Он собирался попросить у Деллы еще печенья. Но теперь он решил, что съест его, не выходя из кухни. Он будет показывать Рональду печенье в окно, и тому ничего не останется, как стоять и злиться. Он уже прекрасно представлял, какими издевательскими жестами наградит коварного кузена, каким презрением обдаст его! Но для всего этого требовалась кухарка с отзывчивым сердцем. Увы, Делла такой отзывчивостью не обладала. Она была из тех людей, которым плевать на чужие страдания. Кроме того, это была чрезвычайно догматичная женщина, и сегодня ее очередная догма выразилась в словах: «Шести на один день вполне хватит». И сколько Пенрод ни пытался ее переубедить, он не услышал ничего, кроме слов: «Можешь не просить, все равно больше не получишь!» После такого холодного приема Пенроду только и оставалось, что убедиться: если Делла захочет, она может спрятать противень с печеньем так, что отыскать его нет никакой возможности. После этого он снова вернулся во двор, но, так как прошло уже достаточно много времени, от обиды его почти не осталось следа.

Однако Рональд приготовил Пенроду новые оскорбления. Ему явно понравилось вырывать различные предметы из рук двоюродного брата. И он решил продолжить это занятие. Стоило Пенроду поднять с земли ветку, или палку, или даже просто камень, Рональд тут же выхватывал их. Редкие исключения составляли лишь моменты, когда Пенрод особенно бдительно следил за двоюродным братом. К заходу солнца Пенрод приобрел совершенно затравленный вид.

За вечерней трапезой он хранил мрачное молчание. На лице его лежала тень тревоги и озабоченности, и теперь его вид чрезвычайно напоминал отца Рональда, мистера Пассло. Когда же, не заметившая ничего странного миссис Скофилд (ах, как часто матери не проявляют достаточной наблюдательности по отношению к сыновьям!), спросила, весело ли Пенрод «провел время вместе с Рональдом», Пенрод ничего не ответил. Он словно не расслышал вопроса.

Рональд, напротив, был очень оживлен и словоохотлив. Его голос, несмотря на нервные протесты мистера Пассло, царил в столовой, и взрослая часть семейства Скофилдов со снисходительным добродушием слушала его болтовню. Они вели себя так, как ведут себя почти все воспитанные взрослые по отношению к чужим детям.

Вот почему, пока Рональд разглагольствовал, поминутно восклицая, взвизгивая и издавая прочие пронзительные звуки, родители Пенрода и Маргарет делали вид, будто слушают очень приятного и остроумного собеседника и получают живейшее наслаждение от разговора с ним. И только Пенрод смотрел на вещи не предвзято. Ему-то было ясно, что этот Рональд просто-напросто болтун и нахал. Сначала Пенроду было горько. Потом он начал завидовать Рональду. Еще чуть позже он принялся размышлять и пришел к довольно забавному умозаключению. Он видел, что методы Рональда приносят ощутимые плоды, и уже мысленно прикидывал, как может обернуть их на пользу в собственной повседневной практике.

Во время десерта наблюдения Пенрода подкрепились еще одним наглядным доказательством. Рональд заявил, что пойдет на вечернее представление в цирк. Отец категорически возражал и наотрез отказывался финансировать это предприятие.

– Ты будешь в постели еще до того, как пробьет половину девятого, – твердо заявил он, – иначе я тебя накажу!

– Но, папа…

– Ничего не желаю больше слушать, Рональд!

– Я тебе запрещаю идти в цирк, и нечего приставать ко мне с этим!

– Но, папа, – настаивал Рональд, – ведь это всего десять центов. Вот папа Пенрода даст ему десять центов, и мы…

– Нет, он не дает, – ответил мистер Пассло.

– Ну, тогда я и без него могу пойти, – быстро заявил Рональд, – я ничего не имею против. Одному даже лучше.

– Нет, одному нельзя!

– Ну, тогда дай мне двадцать центов, и я куплю билет Пенроду.

– Ты что, разве не слышал, что я тебе вообще не разрешаю идти в цирк?

– Па-а-апа!

– Ничего не хочу больше слышать!

– Я прошу тебя, па-а-апа!

– Я уже сказал…

– Па-а-а-апа!

– Я повторяю…

Тут Рональд подпустил горестных интонаций, и его голос жалобно задрожал.

– Папа! Я прошу у тебя всего каких-то двадцать центов! Я думал, ты можешь нам дать их, ведь ты знаешь, как мы с Пенродом отлично ладим! Папа, мне обязательно нужно пойти на это представление! Мне очень нужно!

– Я бы на твоем месте постыдился! – строго сказал отец. – Устраивать такой шум за столом, да еще в гостях! Посмотри на Пенрода! Как тихо он сидит! Как хорошо ведет себя за столом!

– Ну, он не всегда так себя ведет, – вмешался мистер Скофилд; он посчитал, что должен похвалить Рональда и добавил: – По-моему, Рональд хороший мальчик.

– Мне за него стыдно, – ответил мистер Пассло. – Надо же, поднять такой скан…

– Па-а-апа! – страстно прервал его Рональд. – Ты должен мне дать эти десять центов! Должен!

Тут в дело вмешалась миссис Скофилд. Улыбнувшись, она попробовала склонить спорящие стороны к небольшому компромиссу.

– Послушай, мой милый, – ласково обратилась она к Рональду, – если твой папочка не хочет, чтобы ты шел сегодня в цирк, из-за того, что уже поздно, честно говоря, и мне бы не хотелось, чтобы Пенрод ходил в темноте, почему бы тебе не подождать до завтра? Подождите, пока выглянет солнце, и пойдете себе в цирк спокойненько завтра утром. Так будет лучше…

И она продолжала рассуждать в том же духе, всячески рекламируя прелести грядущего дня. Даже Пенрода эти завтрашние перспективы не повергли в особенный восторг. Мальчик может с нетерпением ожидать дня рождения, веселых праздников. Эти «завтра» для него полны заманчивости. Но когда ему предлагают перенести на завтра то, что он собирался сделать сегодня, он воспринимает это как ущемление в правах и, разумеется, не испытывает никакого восторга. Нельзя, правда, сказать, чтобы Рональда оставили равнодушным увещевания миссис Скофилд. Можно даже сказать, что, слушая их, он весьма-таки сильно расчувствовался.

– Чушь! – страстно завопил он.

Затем он издал раздирающий душу вой.

– О-о-о-о! – верещал он. – Не нужно мне это идиотское дневное представление. Не хочу-у-у завтра-а-а! Хочу смотреть сегодня!

– Рональд! – теперь в голосе мистера Пассло слышались угрожающие интонации. – Ты безобразно себя ведешь! Это просто хамство!

– Ну, что вы, – тут же возразила миссис Скофилд. – Рональд совсем не хотел никого обидеть! Он хороший мальчик. Ведь правда, Рональд?

Но Рональд не уделил ей ни секунды своего драгоценного внимания. Он вновь предпринял яростную атаку на отца, и ему было не до пустяков. Зато Пенрод достаточно внимательно посмотрел на мать, и в невеселом его взгляде обида мешалась с недоумением. В общем-то, тут не было ничего удивительного. Для мальчика гость остается гостем всего первые час или два после того, как он появился в доме. По прошествии этого времени гость уже воспринимается как свой человек. И Пенрод не мог понять, почему Рональд не подвергается гонениям за то, за что ему самому давно бы влетело. Пенрод бы не понял этого даже, если бы ему объяснили, что с гостями так полагается обращаться. Он бы наверняка счел это правило не только никому не нужным, но и попросту лживым. Потому что каждый нормальный подросток стоит за равенство отношений и не принимает такого миропорядка, при котором тебе прощается любая выходка только за то, что ты – гость. Зато Пенрод все больше убеждался в другом: родители, его собственные родители, которые так часто наказывают его, проявляют неожиданную мягкость к этому Рональду. Значит, продолжал свою мысль Пенрод, родителям такое поведение по душе…