Разрешила решетка. Но среди распрямившихся воронок слоев что разрешили? внутри яркого глазного века слоев, последовательно отпечатанных воронками заряда, что разрешили? Сложно увидеть: хотя потом разрешили отошло в один угол века, и было тем более тяжелым чувством, притяжением в кубе, сжатым, обтянутым чувством и вылетающим кашлем из зимнего горла в одну руку, не бывшую рукой, отпущенной сейчас иной рукой, спрятанной от слепого продавца газет, который с ней говорил, когда она затем отклонилась от Имп Плюса к тому, кто подошел, кто позволил Имп Плюсу там быть. Нет, не быть там, а быть там с рукой, которой в свою очередь разрешили быть с ним: ребенок, зимнее дитя, головная боль, его ребенок, женщина с бледным и расстегнутым на зимнем ветре горлом, не таким красным, сказала она, как у него— горло, которое он собирался утратить — не громоздящаяся, как головная боль, с ее каскадным разрешением связей, смещающихся от невыносимого лишь к тому, что было невыносимым, вращающим сквозь одновременные пространства этот глаз, который решетки сложили с Солнцем для охоты за тем, о чем Имп Плюсу разрешили думать, что провело мимо одного обвала болей к влаге моря, моря такого же бесконечного как и пространство, но — нет! — нашедшего приют в воспоминании о пламени все ближе и ближе к увиденному внутренним спиральным сложным глазом, который был лишь частью решетчатых слоев. Запах еды и разведенной соли вставили в кровь, портящейся и вязкой на воздухе. Запах отходов-боли. Или выращивания.
И Имп Плюс медленно говорил с Центром, но было ли это вслух или нет, он не знал. Но знал, что спрашивал сейчас, чем была пламенная железа с обесцвеченным пересечением сверху.
Но на что был остро наведен его сложный глаз, дышащий рядом, но затем выдыхающий в сторону, как эллиптическая орбита какой-то высоты? Сейчас уже не предмет и не железа.
Так как мозга больше не было.
Субстанции рассеялись и преобразовались, хотя вязкий, прогорклый, сильный процесс не источал запах, пока о нем не вспомнили.
Но то, на что заострялся сложный глаз, находилось здесь среди слоев. Оно не знало, как себя назвать. Менее громоздящаяся, разрушающая головная боль, чем воспоминание: и также боль из-за обезглавленности, но боль такого каскадного чуда, что возникло недавнее воспоминание ложно-морф мышцы, смеющейся, предвидя (все еще далеко под слоями), как слабый голос говорит слова Пятьдесят процентов удовольствия пятьдесят процентов боли.
И Имп Плюс обнаружил среди прибрежных зубов теплой женщины, вымолвивших Суета, плохие зубы торговца газет, кусающие ветер с Атлантики, в то время, как Я мог стать растением перерезало запомнившееся желание Имп Плюса последовать за ребенком, оставить «Путешествовать по свету налегке», но выжить.
И в тот же самый момент, когда было слышно, как Слабое Эхо говорит гипоталамус, было видно, как Въедливые частицы спросили, как Имп Плюс разглядел там вверху что-то гораздо меньшее обесцвеченного перекреста зрительных нервов.
И теперь ощущалось, что великая решетка среди своих слоев клеток подергивала и выдыхала или разжимала мышцу: подергивала спирально сложный глаз наружу в воссоздания овала, который рассчитывался с растущим чувством Имп Плюса: что его разрешила великая решетка, лишь разрешила.
О чем он не рассказал Центру. Но к показаниям глюкозы он добавил, что вода была сейчас тоже на нуле, но это так, потому что она стала ненужной.
Кап Ком как раз говорил Длительное время отсутствует телеметрия по гипоталамусу.
Решетка лучом лучила Центру, что никакого гипоталамуса уже сейчас не существует.
Имп Плюс ощущал, что его тоже нигде нет. Но затем обнаружил себя частью решетчатого овала, свернутого Солнцем. Сразу увидел и смог передать Въедливому Голосу — но передал ли? — что когда субстанция сместилась, железы мозга рассеялись и поглотились. Он слышал, что решетка, подобно сну, частью которого повсюду и в себе был он сам, сказала: Воды не нужно.
Имп Плюс стал осознавать, что его уже не существует. Стал зиянием. Не так, как повсюду, как бы хотелось боли. Имп Плюс был частью предвидения о том, что снова не будет существовать, но существует сейчас и будет снова. Он был в иных дугах овала и правильно считал, что повсюду были и другие одновременности, как он сам. Это было о них.
И он подумал тогда, что они были идеями или как идеи. И затем он стал осознавать, что его как раз и не существует. И подумал, что в этом он сопротивлялся хорошему. Его интересовало, знали ли решетчатые слои план Центра. Или могло ли это их заботить. Он должен был рассказать всю известную ему правду.