– Думаете, это наши хлопчики? – спросил я Купцова.
– Похоже на то...
Ехать в пригород совершенно не хотелось, но Фёдор Михайлович не переносил возражений, а потому не оставалось ничего делать, как покориться.
Узнав о местожительстве потерпевшей, я на казенном иноходце за два часа доехал до деревни Закабыловки. Стоявшие у ворот одного из одноэтажных домов нижний чин и человек пять праздных зевак без слов подсказали мне, куда завернуть лошадь.
В избе я увидел знакомую мне картину. В переднем углу под образами сидел, опершись локтями на деревянный крашеный стол, становой пристав, строчивший протокол. Поодаль, около русской печи, за ситцевой занавеской громко охала жертва. Тут же суетился маленький юркий человек, видимо, фельдшер, и две какие-то бабы голосисто причитали на разные тона.
Я поручкался с приставом и подождав, пока больная пришла в себя и несколько успокоилась, я приказал бабам прекратить завывания и приступил к допросу.
- Ну, тетушка, как было дело?
- Ограбили, - заговорила, своеобразно шепелявя, избитая до полусмерти баба. - Отъехала я верст пять от казарм – час - то был поздний - и задремала. Проснулась - лошадь стоит. Стала я доставать кнут, да так и замерла от страха. Вижу, по бокам телеги стоят трое. Как лютые псы бросились они на меня и начали рвать на мне одежонку… Кошель искали. Или, быть может, даже надругаться желали. А как нашли мой кошель, так вместе с карманом и вырвали. А в кошельке - то всего, почитай, копеечек восемь было. Ну, думаю, теперь отпустят душу на покаяние, да не тут - то было! Осерчал, видишь ты, один, что денег в кошельке мало, затопал ногами, да как гаркнет: «Тяни со старой шкуры сапоги, ишь подошвы - то новые!». И стал это он, отродье, сапоги с ног тянуть, да не осилить ему. Ругается, плюется, а все ни с места. Сапоги - то не разношены были, только два дня назад куплены… Собрался он с духом, уперся коленищем мне в живот, да как дернет изо всей силы, я уж думала, ногу с корнем оторвал, да только сапог подался. Тогда другой - то, который держал меня за горло, придавил коленом грудь и говорит: «Руби топором ногу, если не осилишь». Захолодело мое сердце, как я услышала, что сейчас ногу мою рубить станут. Да, видно, Богу не угодно было допустить этого. Дернул еще раз окаянный, сапог - то и соскочил. А потом бить меня стали. Избили до полусмерти и в телеге стали шарить. Молоко все и вылакали. А после, батюшка ты мой, подошел ко мне вплотную самый страшный из них, выпятил на меня свои глазища, да как хватит кулачищем меня по шее… Что было со мной дальше, не помню. Очнулась - лошадь моя у ворот избы стоит, а сама я лежу на дне телеги и на бок повернуться не могу. Голова трещит, а ноги и руки так болят, точно их собаки грызут. Спасибо, соседи увидали да на руках сволокли в избу.
Старуха, охая и крестясь, опять завопила на разные голоса.
- Не можешь ли, тетушка, припомнить, каковы с виду эти люди были?
– Не припомню, батюшка, темень ведь стояла, хоть глаз коли. Видно, Бог за грехи мои от меня отступился…
Старуха начала бредить.
Для меня все было ясно. Картина нападения, переданная потерпевшей, хотя и в сгущенных красках, подсказывала мне, что шайка грабителей, видимо избегавшая проливать кровь, состояла не из профессиональных разбойников. Данное обстоятельство давало надежду на совершение ими непоправимой ошибки, что приведет к их поимке.
Сделав нужные распоряжения, я поспешил в город, раздумывая всю дорогу о том, как накрыть эту шайку.
Дорога была ровной и пустынной. Через, примерно, четверть часа, утомленный ездой, я просто созерцал небо, где подобно островам, разбросанным по бесконечно разлившейся реке, обтекающей их глубоко прозрачными рукавами ровной синевы, медленно плыли облака; далее, к небосклону, они сдвигаются, теснятся, синевы между ними уже не видать; но сами они так же лазурны, как небо: они все насквозь проникнуты светом и теплотой. В сухом и чистом воздухе пахнет полынью и гречихой. Эта прелестно - теплая погода навеяла на меня совершенно несвойственное полицейскому мечтательное настроение. Давно забытые картины из детской жизни вставали одна за другой в моей памяти.
Вдруг моя лошадь остановилась, а затем круто шарахнулась в сторону. В тот же миг чья - то сильная рука схватила лошадь под узды и осадила на месте… Я растерянно оглянулся вокруг и увидел, что по обеим сторонам кабриолета стоят две крепкие фигуры.
Рожи их были совершенно черны, а на головах красовались остроконечные колпачки.