Ночью Димиру снился Лондон. Устроен он был очень необычным образом: широкие улицы, мощённые булыжником, длинные дома, не то в три этажа, не то в четыре – он не мог понять, а на крышах домов сосны, ели, пихты. Вдоль улиц прорыты огромные траншеи, и по ним ездят поезда. Самих поездов не видно, лишь клубы дыма, вырывающиеся из паровозной трубы, указывают на поезд. Он подошёл к такой траншее и увидел, что поезд где-то далеко внизу, а труба у паровоза невероятно длинная, если рядом поставить собранный шест, на котором он вешает сигнальные ленты, то они, пожалуй, вровень будут.

Подъехал поезд и обдал его клубами дыма, дышать стало нечем. Димир бросился бежать, ноги его невероятно удлинились и стали гибкими, словно тряпочными. Он смотрел на них с удивлением и не понимал, как теперь ходить на таких длинных, мягких и неуклюжих ногах. Придумал стать на руки, но едва попробовал, как всё вокруг перевернулось, и он полетел в ту самую траншею, где был поезд. Он закричал и от собственного крика проснулся.

Сквозь оконце пробивался свет. И не первый свет утренней зари, а свет полного солнца. Рассвело давно. Изба была наполнена неприятным запахом. Он вскочил, окинул жилище быстрым взглядом и остолбенел.

Посреди избы на полу лежала Байга. Рот раскрыт, полон слюны, всклоченной в пену. Стеклянные глаза смотрят в стену. Чуть в стороне – Троска. И у неё также рот полон пены, но один глаз открыт, а другой, который почти у пола, закрыт.

Димир опустился на колени перед собакой. Потрогал морду, прикоснулся к телу: чуть тёплая. Значит, околела недавно.

Глянул на лавку у печи. Пустая, одеяло и шкура медвежья отброшены в сторону Нет Ритикары.

И тут же страшная догадка озарила его: это она отравила собак! Они не давали ей выйти, вот и отравила!

Раздался звук выстрела. Потом ещё один. Неподалёку. Димир, схватил двустволку, и как был – в подштанниках и рубахе бросился на звук выстрелов.

Шагах в пятиста от избы увидел Начальника, склонившегося над бездыханной лошадью, распластавшейся по земле.

– Уб-била, сука! Мою Муху убила… – голос и руки Начальника дрожали.

– Кто???

– Подъезжаю я к твоей избе, вдруг вижу – вдали баба какая-то бежит. Одета по-чудному, в портках синих, кафтан не кафтан белый, простоволосая. Я то и крикну ей – а ну, стой! А она пуще припустилась, вижу, на ходу что-то из своего вещмешка достаёт. Я не сообразил, а она поворачивается и в мою сторону что-то направила, не понял, что – не ружьё и не пистолет. И выстрела не было. Только покатилась моя Муха кувырком. Я соскочил кое-как, да и шмальнул в ту бабу пару раз, да, чую не попал, руки дрожали. Глянул, а у Мухи, Мухи…

Раскрытый лошадиный рот был полон пены. Стеклянные глаза смотрели в ту сторону, куда бежала Ритикара.

От того места, куда скрылась Ритикара, донёсся громкий хлопок. Димир странно посмотрел на Начальника и неожиданно для них обоих заорал, что было мочи:

– Стой!!!

Сорвался с места и побежал в ту сторону, откуда звук пришёл. Не разбирая дороги, оббивая босые ноги о торчащие из земли корни, продавливая босыми ногами тонкий ледок на попадавшихся ему лужах.

– Ритикара, не надо! Не уходи! – кричал он на ходу, не задумываясь над тем, – слышит кто-нибудь его слова, или нет?

Ласточкой взлетел на пригорок, к той из сосен, кора которой была оцарапана картечью. Здесь была Ритикара, когда Начальник в неё стрелял. Откуда был хлопок?

И тут он увидел Ритикару. Она была почти рядом, шагах в двадцати, на малюсенькой полянке. Но... Уже не в знакомой ему одежде, а в странном светлом балахоне, кажись, из той ткани, что была в её сидоре. Хотел было подскочить к ней, но Ритикара, заметив его, закричала столь отчаянно и пронзительно, что он остановился.

– Не подходи!!!

Голос её дрожал, но был столь сильным и требовательным, что Димир замер на месте.

– Прости… Прости меня! За всё прости. За собак прости. Не выпускали они меня. А я… Я не отсюда, мне возвращаться надо, иначе беда будет. Я из другого… Не могу объяснить, не поймёшь. Я из другого времени. У вас тут недавно с неба… упало… что-то, хотела посмотреть, но ошиблась немного во времени, прости. Ты замечательный…